Иван Наживин - Софисты

Гилипп тоже не дремал и всюду искал себе союзников, но сицилийцы мужественно стояли на своем: они будут с победителем. Освободить Сиракузы они были, пожалуй, и не прочь, но окружать их сиянием триумфа им не улыбалось. Сиракузцы спешно перестраивали свои триеры, приделывая им в ущерб скорости — она была пока не нужна — крепкие носы. Военачальники подбадривали войско и население хорошими речами о том, что они могут «догнать и перегнать» владычицу морей. Афиняне попытались опять завязать большое сражение, но из попытки ничего не вышло, и Никий принял окончательно решение снять осаду. Но вдруг случилось лунное затмение. Это было совсем скверно. Прорицатели истолковали это предзнаменование так, что Никию нужно подождать на месте «трижды девять» дней: так выходило по их науке. Этим воспользовались сиракузцы, не разделявшие, видимо, выводов этой науки, и нанесли афинянам жестокое поражение. Покинув Племмириум, афиняне должны были сжаться на самом заплеске волны, на узком и топком месте. Снабжение армии продовольствием стало невозможным: триеры Сиракуз перехватывали транспорты. Так как победа склонялась как будто на сторону Сиракуз, то к ним стали прибывать сицилийские подкрепления: маленькие софистики на агорах убеждали теперь великие демократии, что пришло, наконец, время выступить на защиту попранного права, цивилизации, свободы от тирании афинской демократии. Демократии восторженно орали, забрасывали своих гоплитов цветами и возносили бессмертным богам моления о покорении под ноги их всякого врага и супостата, причем супостатами оказывались все, против кого выступить было теперь выгодно.

И вот начался «последний и решительный бой» в гавани. Сиракузцы предварительно заперли выход в открытое море торговыми судами и плотами, связанными между собой крепкими цепями. С обеих сторон билось среди великого грохота и криков и пэанов сто пятьдесят триер. Афиняне были разбиты, но бежать из ловушки было уже нельзя. Они решили искать спасения сухим путем, сожгли свои корабли и, бросив больных, раненых и уцелевшие триеры, начали пробиваться. После трехдневных усилий они прорвали окружение и побежали, преследуемые на пятах врагом, внутрь острова. Сиракузцы не отставали и били их и по тылу, и в голову, выставляя впереди заставы. Демосфен, командовавший арьергардом, наконец, сдался со своими шестью тысячами воинов. Никий тоже был остановлен и окружен. Он предложил уплатить Сиракузам все издержки по войне, две тысячи талантов, но те отказали, засыпали его стрелами, снова начался бой, бегство и, наконец, когда истомленные афиняне, достигнув речки Асинарус, бросились к воде — пить, пить, пить!.. — началась последняя резня и — сдача Гилеппу.

Из сорока пяти — пятидесяти тысяч воинов, посланных Афинами под Сиракузы, уцелело всего два военачальника и семь тысяч воинов. Их с великим ликованием повели в Сиракузы и заперли в каменоломни рядом с Малой гаванью. Ночью они мучились от холода, а днем от нестерпимой жары. Пища их — большинство были больны или ранены — была ужасна. От испражнений стояла нестерпимая вонь. И так, вымирая, мучились они месяц за месяцем, пока не погибли все. Никий и Демосфен были казнены, что очень огорчило Гилиппа: ему хотелось увезти их для своего триумфа в Спарту.

Но несколько афинян все же были отпущены: они понравились своим владыкам хорошим чтением хоров Эврипида. В числе освобожденных оказался и молодой моряк Периклес, раненный в великом бою в гавани. Аспазия — она очень постарела — ходила за сыном вместе с Гиппократом, и ей удалось отбить у смерти молодого воина. Но он долго потом болел…

Право, цивилизация и свобода торжествовали…

Историю рода человеческого принято писать в самых торжественных тонах, ученым слогом, — Лев Толстой называл эту стряпню «ученой колбасой» — и каждому слову и жесту дипломатов, царей и военачальников придавать исключительно важное и глубокое значение. Если же рассказывать историю «своими словами», простыми словами, то получится самая жуткая из книг человеческих, лучшее заглавие для которой будет опять вольтеровский Sottisier, то есть собрание глупостей. Но тем не менее именно этот способ пересказа исторических событий своими словами, простыми словами только и может сделать этот пересказ полезным, хотя бы для совсем немногих.

Но совершенно немыслимо описать состояние Греции после разгрома афинян под Сиракузами ни учеными, ни простыми словами, как невозможно описать ночной кошмар. Прежде всего и очень быстро оказалось, что ни право, ни цивилизация, ни свобода не восторжествовали нисколько и что разгром афинян это не конец, а только очередная глава. Афины были раздавлены вестью о гибели всего своего флота и армии: гадатели предсказывали им перед походом блестящий успех, ораторы не отставали и вдруг!.. Прорицатели и ораторы, понятно, были смущены, но ненадолго — не ошибается только тот, кто ничего не делает… — и, оправившись, взялись со свойственной им энергией за подготовку новых прорицаний и новых речений. Афиняне же с ужасом ждали каждую минуту появления у своих берегов сиракузского флота. Но когда первая минута паники прошла, Афины среди кипящего котла Греции снова бросились на постройку новых судов — на последнюю тысячу талантов, которая оставалась еще в казне Афины Партенос. Многие историки, влюбленные почему-то в Афины, ставят это неунывающей афинской демократии в великую заслугу: какая жизнеспособность, какая энергия и пр. Но если оставить красноречие в стороне, то под всей этой кипучей деятельностью на верфях Пирея открывается нечто другое: афинская демократия с большим удовольствием выжимала соки из тех городков-государств, которые были под властью ее триер, теперь эти государства-островки стали сбрасывать одно за другим иго лавочников агоры. Предстоящее обеднение славной республики было, понятно, лавочникам очень страшно, они вынуждены были очертя голову броситься в последнюю и очень опасную игру: они хорошо помнили, что делали они над побежденными соперниками — такая участь ждала и их. Тут поневоле покажешь и жизнеспособность, и обнаружишь энергию… Но было бы в высшей степени наивно думать, что только афинские лавочники поступают так в подобных случаях: все лавочники всего мира всегда так поступали, на наших глазах поступают и всегда поступать так будут, ибо поступить иначе значило бы прежде всего перестать быть лавочником, а это не в его силах…

Вся Греция кипела белым ключом. Нейтральные радовались, что они остались от свалки в стороне, острова мечтали о независимости, Спарта ликовала, Персия присматривалась к новому положению и старалась понять, где и за что можно теперь зацепиться. Ликовали и Алкивиад с прекрасной Тимеа: война приковала царя Агия в Декелее, у врат афинских, и любо им было без помехи проводить вдвоем сладкие дни и ночи. И прекрасная Тимеа уже поведала своему блистательному другу, что она ждет от него ребеночка. Несмотря на золото Алкивиада, слухи о его похождениях проникли в среду сурового спартанского народа, и ревнители старины злорадно говорили: