Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том третий. Над нами мессеры кружили

…Гитлеровцы, стоявшие в селе, были выбиты. Производя контрольную. Зачистку они пробирались среди одноэтажных совхозных домов, каждый из которых напоминал расколотый обгорелый каштан, который какой-то зверь брал в зубы, дробил скорлупу челюстями, выгрызая живое ядро, схаркивал расщиплённую, ороговевшую кожуру. Вокруг всё было мертво, неподвижно, как на погосте, припорошено хлопьями чёрного пепла, под тусклым злым солнцем. Один дом, стоявший на отшибе, привлёк их особое внимание. Над ним из трубы, как будто, струился и плавился бесцветный дым.

По короткому взмаху руки сержанта Нурмухамедова, они, выставив стволы автоматов, обогнули щербатый забор, с сорванным с петель забором, и бесшумно проникли внутрь двора – та же картина. Взломанный фугасом дом. Разбросанный по базу хлам. Дырявленный автоматной очередью эмалированный банный таз, детская маломерка – ванна из оцинкованного листового железа; рядом желтело дровяное щепьё, остатки ломаной мебели. Ближе к дому, возле колодца – два вывороченных столба, в перекрестии которых комом валялись опалённые огнём детские верёвочные качели с запеленатой, однорукой куклой…Вокруг осколки и черепки посуды – глиняных горшков и стеклянных банок.

– Товарищ старший сержант! – голос рядового Черёмушкина было не узнать, глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Где-то внутри он почувствовал первый приступ тошноты. – Айдате сюда! Сюда… – глаза его заметались, из горла вырвался хриплый придушенный вопль.

Все бросились к нему, и, обогнув дымившиеся венцы сгоревшего сарая, застыли, как вкопанные. У конюховки, на верхней поперечной балке, привязанные к ней железным тракторным тросом, вниз головами, как освежёванные бараньи туши, висели четыре советских бойца, запытанные насмерть. Все безглазые, с отрезанными носами, ушами, оскоплённые, с вырезанными штык-ножом на спинах и плечах бордовыми пятиконечными звёздами. Рядом с замученными, прямо под их мёртво болтающимися руками, на берёзовых чурках, поставленных на попа, лежали орудия пыток. Забрызганный кровью плотницкий топор, паяльная лампа, кузнечные клещи, шестигранный гвоздодёр, длинные крепёжные скобы, зубило. Замученные бойцы были жутко изуродованы, обожжены, пробиты во многих местах железными скобами. На руках и ногах, как на стволах молодых деревьев, были видны страшные, до кости надрубины, оставленные топором…

«Матерь Божья!..Зачем так-то?» – стучало молотом в висках пулемётчиков. Мороз ужаса против воли гусил кожу, шевелил корни волос, путал мысли…

«Так-то тошно, братцы-ы? Товарищи-и…Так-то!..За какие грехи?? – словно в огненном чаду, задыхаясь от внутреннего крика, душевной боли, в бессильной яри скрежетали зубами бойцы…Не в силах смотреть на срезанные носы и уши, набитые загустелой, как каша, сукровью раны. Надрубленные до белой кости руки и ноги…Судорожно гадали: кто и за что мог их так мучать перед смертью! Сдирать с живых кожу, выламывать – вырывать с мясом из гнёзд клещами зубы, вырывать плоскогубцами ногти…

«Это…что ж…выбивали из них несчастных?.. Вырезали…»

«Что выжигали огнём?!. Выдалбливали зубилом и молотком?»

«Может, секретные документы? Или военные сведения?»

«Или просто, озверевшие изверги, мстили за свою кровь и потери?..»

«Что ж, это за ироды – сволоты…Кто так покланяется Сатане? Наслаждается кровью и муками живых людей?»

« А, может…потому, что мы русские? Советские? Коммунисты и комсомольцы, аа?!.»

– Э-эй, что тут у вас, Суфияныч? – окликнул сержанта, подбежавший с отделение автоматчиков, Танкаев.

Бойцы живо оглянулись на командирский голос, но ответа не последовало. Марат Нурмухамедов встретился взглядом с ротным, торопливо отвёл взгляд, язык и ноги отказывались ему служить.

– В сторону, отошли! – запыхавшийся командир остановился рядом с сержантом.

Мёртвая тишина.

Боевой офицер Танкаев не боялся трупов. Не боялся выстрела или взрыва мины. На передовой этого «добра» по горло. Но то, что он увидел вместе со своими ребятами, заставило содрогнуться даже его, привыкшего к ужасам войны и разрушений. Они будто попали в пыточный каземат преисподней. Их ноздри почти ощущали загробный запах серного дыма. Это была энергия смерти, разлитая и запёкшаяся на бревенчатых стенах, вздыбленных ступенях крыльца, витавшая над проломами крыши, пульсирующая Злом, в набухшей от крови земле.

– Вай-ме! – Он насилу отвёл клокочущий отчаяньем взгляд от обнажённых, изуродованных тел с чёрно-багровыми волдырями ожогов. Вскипавшая аварская кровь шибанула в голову, затмила глаза. – Эсэсовцы…Ш-шакалы! Их рук дело…Делль мостугай! – Его хриплый, шершавый, как наждак, голос был дребезжащее – глух. – Нэ-навижу-у! – рывком перекидывая с плеча на грудь ППШ, раздувая ноздри, дрожа в такой же бурлящей злобе, как и другие, приказал:

– Снять! Придать земле…Проводить героев троекратным салютом. Пусть их души знают, мы – помним! Мы – отомстим! Это двуногое зверьё не считает нас за людей… Мы для них всё равно, что собаки…Иай, хорошо! Но пусть знает враг…И они для нас не выше песьего хвоста! У них не было чести при жизни, не будет и после смерти. В предстоящем бою пленных не брать! Покуда не отомстим за наших воинов. Собакам собачья смерть!

Между тем, таких фашистских свидетельств, таких зверских садистских издевательств над нашими пленными солдатами – офицерами и обычными гражданскими людьми, с начала 42-го года, стало неизмеримо больше. Видно было: гитлеровцы, не в силах переломить ход военных событий, срывали своё зло и нарастающий страх, на совершенно беспомощном гражданском населении. Упражняясь в диких зверствах, пытаясь любыми средствами запугать, сломить волю советских солдат, они давали волю своим страстям. В отличии от армейских частей Вермахта, командиры которых в большинстве своём не приветствовали таких чудовищных методов ведения борьбы, штурмовые – ударные отряды СС и специальные карательные зондеркоманды, созданные специально для истребления партизан на оккупированных ими территориях, – свирепствовали в полную силу.

Так, в хуторе Яблочково, на пути 100-й дивизии, перед отступлением фашисты уничтожили 381 колхозный двор. В городе Короча гитлеровцы заживо сожгли более 300-от пленных наших солдат и командиров. В селе Луговое эсэсовцы согнали две тысячи жителей на площадь и, при помощи натасканных на людей овчарок и автоматных очередей, допытывались, где партизаны. Но так и не добившись ничего, они расстреляли каждого пятого жителя…

Однако, этот зверский метод не оправдал надежд нацистов. Становясь очевидцами жутких картин, оставляемых после себя фашистами, наши воины с ещё большей, многократной ненавистью обрушивались на заклятого врага.