Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

– ЕММ, РВ, КПП, – произнес Гаврила, вспоминая их.

– Чего? – спросил Толька.

– Да это я так. Сам с собой разговариваю.

В конце букв было написано что-то еще. Какие-то цифры, вероятно год, когда была сделана надпись. Оманов ненадолго задумался и вскоре вспомнил. «VI-14, – отчетливо всплыла перед глазами странная запись».

Большинство других росписей, в основном оставленных на деревенских лавках неугомонной ребятней и больше похожих на замысловатые кружева, его интересовали мало. Мысленно пробежавшись по ним, Гаврила для себя отметил, что фразу «Сер» нигде не видел. От внезапно пришедшей мысли, он усмехнулся, распахнул полы зипуна и вынул из ножен свой нож. Аккуратно поскреб острием рукоятку найденного ножа, потихоньку выковыривая въевшуюся и засохшую в ней грязь.

– Серьга, – еле слышно прочитал он, когда рукоять была окончательно очищена. – Серьга?

Гаврила задумался. От внезапной догадки прошиб пот. Он поднял горсть снега и вытер лицо.

– Ты чего, Гаврила Петрович! – испуганно проговорил Толька. – Чего сказал-то?

Оманов тряхнул головой, словно пытаясь проснуться после глубокого сна, и показная улыбка появилась на его лице.

– Да, я тут Катерину свою вспомнил, – соврал он. – Болеет она. Слышали, поди?

– Не, – замотал головой Толька.

Оманов снова ненадолго задумался, вспоминая случайно подслушанный когда-то разговор. Затем засуетился, хлопая себя по бокам. Наконец, достал из-за спины свой нож и протянул Тольке.

– Вот, держи. Дарю. Батьке скажете, что я подарил за то, что помогли берлогу найти. А этот ржавый приведу в порядок и оставлю себе… на память.

– Спасибо, дядька Гаврила, но нам не надо, – ответил Толька, пряча за спиной руки. – Отец все одно забранит 21 21 Заругает (местное) , что взяли чужое и придется возвращать. Не велит чужое ворошить 22 22 Взять, брать (местное) . Не нами он там оставлен, не нам его и брать. Витька забыл и о том и взял. Ты нашему отцу только не говори. А возьми его себе. На память-то это же хорошо, – искренне произнес мальчишка и взглянул на Гаврилу.

Тот слегка похлопал Тольку по спине, сунул свой нож в ножны, а найденный осторожно опустил во внутренний карман зипуна.

– Хорошо, не скажу, – проговорил Оманов. – Где нож нашли, покажете? – спросил он.

Толька кивнул брату и тот бросился к краю будущего зимника.

– Вот тут. Рядом с дровами, – проговорил Витька, кивая головой на землю.

Гаврила подошел к нему. Сначала огляделся по сторонам, а потом опустил взгляд вниз. Носком сапога расчистил вокруг снег. Рядом лежали какие-то поленья. Судя по их внешнему виду, находились они тут довольно давно. Гаврила нагнулся и ухватил одно из них. Он не ожидал, что дровина 23 23 Полено (местное) окажется такой тяжелой и выронил ее.

– Ага, ну, очень тяжелые какие-то. Толька вон те еле поднял, – Витька показал на два полена, лежащие у самого входа в берлогу.

Тут-то и заметил Оманов едва различимую щель, идущую вдоль на одном из поленьев.

– Вы сейчас куда? Снова по тропе или домой уже? – спросил он, поворачиваясь к Тольке.

– Не. Домой пойдем. С тетерой таскаться не хотце. Остальные силья потом посмотрим. Может, и с отцом вечером сходим.

Дождавшись, когда ребята скроются из виду, Оманов привязал собаку к дереву и склонился над кучей дров. На каждом из них виднелась тонкая щель, идущая с обеих сторон полена. Он попробовал сдвинуть их части между собой, но из этого ничего не получилось. Тогда Гаврила достал нож, вставил лезвие в щель, пытаясь расщепить дровину, но опять ничего не получилось. Наконец, он вынул, засунутый за кушак топор и со всего размаху рубанул по полену.

Из расколотой на две части деревяшки на землю выпали три небольших по размеру слитка золота. Оманов опустился рядом, дрожащими руками аккуратно взял один кирпичик и поднес ближе к лицу. Проведя пальцем по замысловатым оттискам, положил его на заснеженную землю. Затем схватил другое полено и тут же разрубил его. Он остановился лишь тогда, когда были сломаны все тайники, а куча из золотых кирпичиков лежала у его ног. Не успел Гаврила сообразить, что делать дальше, как засуетился Рыжий. Он вытянул морду, зашевелил мокрыми ноздрями, втягивая носом лесной воздух.

Оманов отвел взгляд от находки и посмотрел на собаку. Кобель беспокойно заскулил, вглядываясь в сторону проходящей неподалеку дороги. «Неужели кто-то едет? – подумал Гаврила и бросился таскать слитки с поленьями в берлогу. Только он управился, как совсем рядом раздалось конское ржание. Оманов подошел к Рыжему и спустил с привязи. Тот тут же зашелся громким лаем и бросился к дороге.

***

Когда подъехали к деревне, снова пошел снег. Конюхов застегнул ремень с кобурой вокруг форменного пальто и спрыгнул с телеги. Он быстрым шагом нагнал уставшую кобылу, взял ее под уздцы и пошел рядом. Оманов, покосившись на лежащее в повозке ружье, тоже слез на землю.

– Мне с тобой, али как? – спросил он.

– То пусто, то густо – глядя на небо, проговорил Григорий.

– Чего?

– Говорю, снег валит сегодня.

– Ну, да, а мне чего делать-то?

– За мной пока следуй.

Конюхов и сам не знал, как ему поступить с Гаврилой. Казалось бы, все ясно: жену избил, тюрики и горшки разбил, да и заявление есть. Оформляй и с собой в район вези, а там суд, срок и все. Однако чувствовал Григорий, что не стоит ему сейчас с Гаврилой так поступать. Да и вообще, с земляками нужно быть поаккуратнее. И так последние годы те косо на него смотрят из-за Лизки. Пусть Оманов не из колхозных передовиков, да и поведением примерным не отличается, но от того не легче. Как только народ узнает, что он за Гаврилой приехал, быстро того в мученика и страдальца превратят. А если оправдываться и ссылаться на заявление от Федоськи, то толку от этого не будет. В такой ситуации чего бы он сделал, как бы ни поступил, все будет не так.

Как ни странно, но в Ачеме у него сейчас не было «своих» людей. Во всех других деревнях были, а в родном Ачеме – нет. А без них на его службе никак нельзя. Случись чего серьезное, попробуй, выясни тогда хоть что-то, коли никто ничего говорить не станет. Взять ту же Федоську. Вряд ли она заявление о своих черепках написала бы, если бы знала, что Григорию с тем приедет разбираться. Раньше-то желающих «шепнуть на ушко» и так в Ачеме было не много, а теперь вообще помощи ждать не приходится.

Потому и подумал Конюхов, что ситуацию с горшками до ареста доводить не стоит, а использовать для восстановления отношений с ачемянами. Оманова он знал хорошо и понимал, что Гаврила нужным образом оценит его поступок. А там, глядишь, и другие перестанут старое вспоминать. Хотя в том, что случилось с Лизкой, нет на нем вины никакой, но кому теперь что докажешь. Только навредишь сам себе. Скажи кому, что это он Митьку от ареста спас тогда, написав его подружке записку, самого же и арестуют. Только вот как быть с заявлением от Федоськи, он пока не придумал.