Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

– Не заряжено, – пояснил Оманов, вытащил из кармана зипуна небольшой патронташ и протянул милиционеру.

Конюхов сунул патроны под тулуп и кивнул на свободное место в повозке.

– Садись, сзади. Подвезу до деревни.

– Благодарствую, товарищ начальник, – стараясь говорить как можно спокойнее, ответил Гаврила и залез в телегу.

Пока ехали до деревни, Оманов думал лишь о том, видел ли чего Конюхов у «коромысла». Так ничего не сообразив, он неожиданно даже для самого себя спросил:

– А чего за ребятишек испугался? Неужто думаешь я могу… Ну, даже, если и видели чего. То же дети…, – он замешкался, не зная как закончить свою мысль.

– Что? – переспросил Григорий. – Ах, дети? Где они, спрашиваю. Младшему-то, поди, всего ничего еще. С кем они у вас сейчас? Ты – в лесу, Катька, так понимаю, еле-еле душа в теле. А ребятишки у кого?

– М-м-мои-то? – еле выговорил Гаврила.

– Где мои, я знаю. Колька где? Младший с кем?

– М-мой Колька?

До него только сейчас стало доходить, что Конюхов на самом деле ничего не видел и все его страхи лишь плод его воображения. А спрашивает о его с Катькой ребятах и больше ни о ком. Оманов, не скрывая, облегченно вздохнул. От сердца отлегло и он заметно изменился в лице.

– Я что-то смешное спрашиваю или ты точно умом тронулся? – его состояние не укрылось от глаз Григория.

– Кольке четырнадцать. Большой. Дома он. Младший у Агафьи. Там у нее городская живет. Присмотрит, если что, – проговорил Гаврила.

– Сальникова все еще в деревне?

– А где Марье быть. Тоже при колхозе нынче. В него вступить нынче легче, чем обратно выйти. Вон, Ленька Пустой в город хотел, ан нет. Не тут-то было…

– Ты бы болтал поменьше. Дольше бы прожил, – оборвал его Конюхов.

Тем временем дорога выскочила из леса и пошла вдоль колхозного поля. Деревенских изб еще не было видно, но за горизонтом едва прикрытой снегом кошенины были видны столбы поднимающегося дыма. «Долго спят колхозники. В обед печи топят, – подумал Конюхов». Оманов, угадав мысли своего конвоира, с пониманием произнес:

– То в конторе колхозной, да на фермах воду греют.

– Дурак ты, Гаврила, – словно не слыша, что тот сказал, неожиданно выпалил Григорий. – Что руки распускаешь, еще могу по-мужицки понять. Но зачем колхозное имущество-то ломать? Сам себе срок хочешь намотать?

– А? Да, я думал… А с тюриками 14 14 Небольшие печные трубы из глины (местное) случайно все вышло. Она же их и поронила 15 15 Уронила (местное) , когда падала, а они раскатились. Разбились, – ответил Оманов, думая совсем о другом.

– Думал он, – сплюнул Григорий. – Случайно, не случайно, а за сломанное колхозное имущество срок светит тебе.

– Так, тюрики-то нам Федоська сделала! Мне для маленькой печки! Чтобы с большой соединить.

– Твои у тебя дома должны быть, а коли у Федоськи, то еще не твои, а народные, – произнес он давно заготовленную фразу.

– Так не на заводике же лежали, – в сердцах воскликнул Гаврила. – Дома у нее.

– На заводике…, – передразнил его Конюхов. – Темный ты, человек. Думаешь за порчу личного, но чужого. Да, да, чужого имущества, срок меньше?

– Мои тюрики, – пробубнил Оманов, не найдя больше никаких объяснений.

Конюхов натянул поводья, сдерживая лошадь.

– Тпру-у! – крикнул он и та, сделав пару шагов остановилась. – А два разбитых горшка, что для колхозной конторы предназначены были? Молчи уж, а то и за сопротивление власти придется ответить.

«И про горшки донесли! Федоська, сволочь! Она – змея подколодная! – мысленно выругался Гаврила, но промолчал, понимая, что сейчас лучше не спорить». А Конюхов еще что-то пафосно рассуждал о колхозах, стране и народной собственности, но Оманов его не слушал, думая как бы замять всю эту историю. «Что же делать? Ну, Катька! Ну, змея. Из-за нее все, – мучительно искал он выход из создавшейся ситуации. – Только в жизни подфартило, да еще как, а тут этот Конюхов. Как некстати, как не вовремя все».

– Но, пошла! – громкий крик Григория прервал его раздумья, а Зорька, слегка поднатужившись, потянула за оглобли, увлекая повозку за собой.

***

На охоту Гаврила Оманов ни в воскресенье, ни вообще в ноябре не собирался. Вернее, не собирался до прошлого четверга, пока не пришла от Чуровой ее постоялица. Он только вернулся с деревенской кузницы, где последние два года был в помощниках у ачемского кузнеца и, стоя в одних штанах у деревянной кадушки, отчаянно тер себя по плечам. Старший сын, четырнадцатилетний Васька, стоял тут же с ковшом, поливая теплую воду на спину отцу.

Мария вошла в дом без стука. Женщина бросила взгляд на мокрый пол и присела на лавку рядом с неубранным столом. Она брезгливо смахнула рукавом с него крошки и оперлась о его край. Дождавшись, когда хозяин дома вытрется, без лишних предисловий заговорила:

– Кашель у нее с кровью. С легкими видать что-то. Медвежий жир нужен.

Гаврила бросил полотенце на печь и стал натягивать рубаху.

– Слышишь, что говорю? – твердо спросила Мария и покосилась на Ваську.

Тот, зная непростой характер Агафьиной приживалки, правильно расценил ее взгляд. Он стянул с торчавшего из стены деревянного штыря старенький зипун и направился к двери.

– Я сена скотине подам, – проговорил подросток и вышел из избы.

Оманов, наконец, управился с рубахой. Застегнув на косоворотке верхнюю пуговицу, Гаврила хлопнул себя по бокам и уселся на другой конец лавки.

– Вот для нее тюрики Федоське заказывал, – показал рукой на недоделанную небольшую печь у входной двери. – Зимой в доме холодно. Печку из глины сбил, осталось тюрики под потолком проложить.

Мария стянула с головы платок, машинально дотронулась до приметной на щеке родинки и распустила волосы.

– Ты про жир понял? – сухо спросила она, уставившись в него своими серо-зелеными глазами. – Или Федоська тебе соображалку отшибла?

– Так рано еще за медведем идти. Не в берлоге еще, – словно оправдываясь, проронил Гаврила.

– Если бы в деревне у кого был, к тебе не пришла, – отрезала Мария.

За два года, что Сальникова поселилась в деревне, Оманов не раз разговаривал с ней. И каждый раз чувствовал себя, мягко говоря, неуверенно. Сорокатрехлетняя красивая женщина говорила кратко и точно, словно вколачивала гвозди. Говорят, кто-то из деревенских мужиков пробовал за ней приударить, но вскоре от своих намерений почему-то отказался и больше к ней не подходил. Откуда она появилась, точно тоже никто не знал. Агафья, что приютила ее, сказала однажды, что женщина с Вологды приехала за поиском лучшей доли. Но общаясь с ней, в деревне никто так и не понял, что это за доля такая, которая ей нужна. А спустя какое-то время расспросы относительно ее прекратились, и любопытствовать народ перестал.