Далия Трускиновская - Сыск во время чумы

– Вот тоже проповедник нашелся! Нам теперь один закон – чума! – с почти настоящей беззаботностью выпалила Марфа. – Да и кормиться как-то надо.

– Чего ж раньше смерти помирать? – поддержал ее Архаров.

– Верно, сударь мой, молвить изволил. Недаром ты мне сразу полюбился, – объявила Марфа.

– Кто, я? – Архаров несколько ошалел от этого признания.

– Ты, сударик, – подтвердила Марфа. – Я вам что скажу. Девкам и старухам – тем подавай красавчиков. Молодым женкам – тем горячих. А коли баба не молода, да и не стара, то ей подавай норовистого. Красавчик красы лишится, горячий – остынет, а вот норов никуда не денется, с норовистым надолго разбираться хватит!

Архаров онемел от столь верного определения своей натуры.

Противник нанес-таки удар. Играючи, балуясь – и все же это было вторжение в архаровские пределы, чего он не любил.

Матвей расхохотался.

– Нашлась, Николашка, и на тебя управа! Раскусили, раскусили! – закричал он.

– Я чаял, до твоего венчания не доживу. А теперь хоть понятно стало, какая невеста на тебя польстится, – добавил Бредихин. – Что, раскрасавицы, я за норовистого не сойду?

– Ты, сударь, видать, из горячих, – льстиво сказала Парашка. – Садись к столу, вон туда, к Лизете, она у нас горячих любит.

– Постой, – удержал его Матвей, которому не понравилось, как Лизета-Малашка закрывает лицо.

Матвей подошел к ней, отвел веер, взял за подбородок, внимательно всмотрелся в лицо. Кожа чистая, гладкая, такой белила ни к чему. Зацепив пальцем, приподнял губу. Малашка от ужаса зажмурилась. Но и изнутри губ все было чисто. Матвей взял ее за руку, ощупал пальцы, локти – ничего не припухло.

– Садись, – позволил. – Тут вроде ничего, без подарочков…

– Грешно тебе, сударь, так-то, – сказала Парашка, принимая у Глашки блюдо с горячими и жирными пирогами. – Нас Марфа Ивановна как родных блюдет. Коли что – в тычки бы выставила. Мы только с благородным званием дело имеем.

– А знаете, как одна умная баба сказала? – спросил Архаров. – С попом – свято, с дворянином – честно, а с чувашином и грех – да лучше всех!

Он для визитов к девкам завел несколько таких присказок, даже с матерными словечками. Они позволяли начать ту краткую беседу, без которой заваливать девку в постель было вовсе уж неприлично.

Стали знакомиться, рассаживаться за столом, и Архаров приметил, как Марфа что-то этакое шепнула Глашке.

Он навострил ухо.

– В вашей комнате спит, – тихонько отвечала Глашка.

– Вперемежку, вперемежку! – командовал Бредихин. – Дама – кавалер, дама – кавалер!

– Я не кавалер, меня к пирогам! – требовал Матвей.

– Как же не кавалер? Это ты еще не разомлел! – бойко отвечала Марфа. – Пироги у нас простые, с кашей, с капустой, с рыбкой, да вот кувшинец с брусничной водой, да яблоки моченые, да, коли угодно, Глашка квашеной капустки с погреба принесет, да вот вам водка померанцевая, сама настаивала…

Архаров протянул руку, поймал Левушку, привлек к себе – ухом к губам.

– Ты, Тучков, вот что… – прошептал Архаров. – Пока я блядям буду зубы заговаривать, ты тут пошарься по закоулкам, авось чего приметишь. Тут у сводни много кто прятаться может. Пошел…

И Левушка, кивнув, за спиной Архарова тихонько выскользнул в дверь.

Коли по правде – он чувствовал себя неловко среди этих хватающих его, по локоть обнаженных, рук, которых у четырех девиц и одной сводни, как ему показалось, было поболее двух десятков.

Ему в Санкт-Петербурге доводилось бывать у своден – только там как-то устраивалось без лишнего шума, скоро и просто. Потом завелась некая вдовушка мещанского звания, охотно его принимавшая. Но вдовушка собралась замуж и временно сделалась недоступна. Потому Левушка и утешался образами неземных Глафир, играющих на арфах. Что его душе, кстати, было и ближе…

Поэтому поручение Архарова его даже обрадовало.

Левушка оказался в узких сенях, откуда наверх вела лестница. К счастью, он успел прихватить с собой свечу. Заслоняя ладонью огонек, он поднялся по лестнице. Там, наверху, обнаружил дверь направо и дверь налево.

Левушка достал уксусный платок, сквозь него нажал ручку правой двери, заглянул – там была совсем крошечная каморка, где лишь кровать и помещалась. Он нагнулся, приподнял покрывало – под кроватью никого не было. На стене громоздилась куча повешенных на гвоздь платьев, укрытая простыней. Левушка пошарил в ней – скрытого злоумышленника не обнаружил.

Оставалась левая дверь.

Левушка встал перед ней, прислушался – тихо. Сквозь платок нажал на ручку – отворилась…

Войдя, он прямо ахнул:

– Ишь ты! Гнездышко!

Комнатка оказалась мала, заставлена мебелью, и вся розовая. Даже попугай в клетке соответствовал своей расцветкой. Хотя он был жемчужно-серым, даже без хохолка, однако хвост с изнанки красный, приятного оттенка, и наброшенный сбоку на клетку полосатый платок – тех же тонов.

Особенно вдохновляла пышная взбитая постель, рядом с которой на стуле висели розовые бабьи одежки. А под одеялом рисовались человеческие формы…

– И птенчик! – обрадовался Левушка. – Ишь ты! Спит пташечка…

Он шагнул было к постели, протянул руку – и отступил. Уж больно было неловко.

Именно эта неопределенность положения вдруг оказалась до крайности соблазнительна. И это даже смутило подпоручика Тучкова.

Честно исполняя поручение Архарова, Левушка пошарил по комнатке, заглянул за оконные занавески, потрогал зачем-то пальцем землю в цветочных горшках. Показал язык большому задумчивому попугаю и опять подошел к пышной постели.

– Ду… – и от волнения у него сел голос. Левушка прокашлялся и начал заново.

– Душенька!..

Никакого шевеления под одеялом не обнаружилось. Тогда Левушка коснулся рукой места, где предполагал ощутить плечико. Душенька поерзала, не желая просыпаться. Левушка, уже частично теряя голову, решительно потянул за одеяло.

Душенька с ворчаньем повернулась – и на Левушку уставилась хотя и красивая, с огромными томными глазами, хотя и чернобровая, хотя и в обрамлении густых всклокоченных темных кудрей, однако усатая и небритая рожа.

– Архаров! – заорал Левушка, выхватывая шпагу.

– Свят-свят-свят! – заорал, выпрастывая босые ноги из-под одеяла, усатый молодец.

– Тревога! Аларм! – еще громче завопил Левушка и, к радости своей, услышал внизу топот. Теперь главное было – не дать злоумышленнику скрыться.

Усатый молодец попыталося было встать, но Левушка сделал шпажный выпад, и молодец, не желая получить в живот три дюйма стали, завалился обратно на постель.

– Караул, убивают! – взвыл он. Тут же Левушка приставил ему к горлу шпагу.

– Ты кто таков? – спросил он яростно.

Тут попугай решил, что без его вмешательства получается как-то скучновато. И с особой попугайской пронзительностью выкрикнул: