Галина Востокова - Нефритовый слоненок

Неужели это те же забитые рикши и кули, не поднимающие глаз от своих босых ног, бесконечно бегущих по сходням и асфальту? Неужели рабочие, измученные конвейерной гонкой?

Толпа расступилась, пропустив открытый автомобиль с алыми флагами. На сиденье вскочил китаец в синей блузе. Катя уловила слово «Россия» и протиснулась поближе.

– О чем он? – дернул ее за руку Вениамин.

– Подождите… потом скажу… и так через слово понимаю! – отмахнулась она.

И только когда его сменил другой оратор, призывающий ко всеобщей забастовке, Катя повернулась к Вениамину:

– Сначала говорил про революцию, объяснял, что Советская Россия хочет добра китайцам, освободила их от контрибуции, и поэтому они должны ответить добром и требовать, чтобы пекинское правительство признало страну большевиков. Потом вон тот, маленький, закричал, что русские в Синьцзяне грабят население, а значит, они – враги. А с машины ответили, что это не только враги Китая, но и враги Советов. Белогвардейцев пустили в деревни с условием сдать оружие, а они не сдают и еще бесчинствуют. Отряды Бокича? Бакича? Я не расслышала.

– Бакича. Ваша разлюбезная княгиня считает его героем и помогает финансами, чтоб не совсем ослабел с голодухи.

– Клянемся! Клянемся! – закричали вокруг, и Катя опять стала слушать оратора.

– И клянемся, что отдадим все силы и, если надо, жизнь борьбе с буржуазией!

Тут человек на машине засунул палец в рот и со всей силой прикусил его, скривился от боли, но еще крепче стискивал зубы, раздирая кожу, пока на губах не показалась кровь. Ему протянули с сиденья кусок полотна, и он стал водить пальцем по белому материалу. Корявые красные иероглифы с потеками впечатляли сильнее слов. Уголок полотна он приложил ко рту – поцеловал? – оставив четкий след, как от губной помады.

Катю передернуло.

– Да, зрелище не для слабонервных, – отметил Вениамин. – Пойдемте где поспокойнее, вон туда, к лавкам.

Торговки в засаленной одежде продавали пирожки и прочую снедь. Кате есть не хотелось, а Вениамин соблазнился, купил жареную рыбешку с рисом и соевым соусом. Здесь крика было поменьше. Разве что продавцы зазывали, расхваливая товар. Но нет… Еще оратор… Правда, говорит негромко, водя указкой по плакату, и люди слушают сосредоточенно. Что же их так заинтересовало?

– Екатерина, не отходите, потеряетесь, – остановил ее Вениамин.

– Нет, я тут, рядышком…

Оказывается, это и не политический плакат, а анатомическая схема! Вот не ожидала! Студент. Медик. Не иначе как «хождение в народ». Одна из слушательниц непонимающе покачала головой. Парень задумался – как объяснить подоходчивее? – и вдруг, скинув блузу, стал водить пальцем по своей груди, очерчивая контур легких.

– Может, хватит, Екатерина? Не знаю, как вы, а я что-то устал.

– Да, пожалуй, – согласилась Катя, и они пошли с бурлящей площади.

Последнее, на что они обратили внимание, был прикованный к столбу человек в кандалах, окруженный негустой толпой. Он сидел с низко опущенной головой да еще закрывал лицо руками. На столбе висела картонка с надписью – имя и, ниже, «Вор». Значит, выставлен в назидание любителям легкой наживы. Чтоб все знали преступника в лицо и по имени. Люди подходили ближе, смотрели презрительно, какая-то женщина сплюнула в сердцах.

Вдруг крики и шум позади усилились. Вениамин прислушался:

– Этого и следовало ожидать. Полиция. Что-то поздно спохватилась. Зато мы вовремя унесли ноги. Пойдем к трамвайчику, Екатерина. – И, помолчав, спросил: – Ну как экскурсия? Не жалеете, что пришли?

– Нет, конечно. Мудрено пока разобраться, но они молодцы, те, кто все это организовал. Правда?

Несколько дней погода была неустойчивой. По-летнему жаркое солнце разгоняло моросящие тучи, и опять небо становилось раскаленным и бездонным. Видно, из-за перепадов давления болела голова. А отсюда уже и тоска, кажущаяся беспричинной. По Ежику соскучилась – сил не было. Только и радости, что по ночам во сне иногда пригрезится. И то маленьким, почти грудным. Взятые у букиниста книги были перечитаны дважды. Надо бы сходить за новыми… Но там рядом дома княгини, Мими… обязательно кто-нибудь встретится. Послать в магазин Намарону? С запиской букинисту… Собралась уже было, но мальчуган принес муарово-серый конверт с вензелем княгини. А в нем приглашение на молебен по случаю дня рождения последнего императора всея Руси. Отказаться? Невозможно. Пришлось отправиться в собор.

Епископ в праздничном облачении и митре тянул сочным баритоном:

– Слава родившемуся и вечная память…

– Вечная память! – ангельскими голосами выводил наверху невидимый хор.

Пахло ладаном, темнели лики угодников в дрожащих отсветах свечей. На глаза навертывались слезы. Было жаль всех. И царя, просто как убиенного. И, немного, салон Храповицких с балами, с голубым сиянием девичьих надежд. И свою несложившуюся жизнь.

– Горячо помолимся, – продолжал епископ, – чтобы Россия распростерлась в благоговейном покаянии перед своим преданным ею последним царем. И услышит отче наши страстные молитвы, и даст он России нового царя…

– Аминь! – подхватили все, истово крестясь и кланяясь.

Из собора поехали домой к генералу Дитерихсу, возглавлявшему шанхайское отделение Русского общевойскового союза.

Столы ломились от изысканных блюд. Вместо хлеба подавали румяные пироги и расстегаи. Едва отзвучал торжественный тост генерала, в котором весна олицетворяла новые надежды на новый, сокрушительный, поход под предводительством великого князя, как бокалы были наполнены вновь. Дальше пили, не дожидаясь особого приглашения. Искусственное взбадривание упрощало жизнь.

Кудрявый офицерик помахал над столом газетным листком:

– Хотите послушать, что говорят нынче в Париже?

– Дайте, я прочитаю, Новиков. Вы шепелявите, – пробасил его сосед, но, вглядевшись в текст, отшвырнул газету, словно какую-то мерзость.

Оказывается, она была написана по новой орфографии. А это верный признак большевизма!

– Нет уж, для меня политическая благонадежность истинного белогвардейца превыше всего!

– Вы не правы, Смолин! Главное все-таки содержание. Ну, я читаю… А вы послушайте, послушайте… Это к вопросу о моей благонадежности: «Из России ушла не маленькая кучка людей, группировавшихся вокруг опрокинутого жизнью мертвого принципа, ушел весь цвет страны, все, в руках кого было сосредоточено руководство ее жизнью, какие бы стороны этой жизни мы ни брали. Это уже не эмиграция русских, а эмиграция России…»

Кате на миг представилась скептическая усмешка Савельева. Он-то нашел бы доводы опровергнуть успокоительный самообман собравшихся.

– А вы слышали, что в США открыто их представительство? Во главе с Людвигом Маршенсом?