Лидия Бормотова - Власть лабиринта

Порывшись в золе прутиком, мужик выкатил из углей картошины. С хрустом разрезанная луковица источала острый аппетитный дух, который, смешиваясь с печёным картофельным да пряным стойким запахом домашнего сала, настырно плыл сквозь шатёр, дразня проголодавшегося странника.

– А чаво сюды-то занесло? – обжигаясь горячей картошкой, катая её в ладонях, спросил смоленского мужика попутчик.

– Дык я с того и начал сказывать. Мастеровых-то в Хмелите цельная армия будет. А все из крепостных. Токмо завсегда ли нужны ихи старательства? Вот Грибоедов и отпущат их на заработки, на оброк значится. У ево в Петербурге два каретника, кузнец да портной живут. Плотют барину двадцать пять рублёв годовых. А сколь ишшо в Москве! А вертаться не просют. Знать, сытно кормит их ремесло-то. Вот я и смекнул: куды от меня деревня-то денецца? А то выучусь столяром, подамси в город – можа, тама моя доля.

– На выучку, значит, ходил в Хмелиту? – догадливо смекнул попутчик, отмахиваясь от комаров.

– Ага, к Степану. Поначалу-то помогал ему. У самого не шибко ладно выходило, опосля приноровился. Наука-то нехитрая, но понятия требоват, особливый подход. Сам-то Степан всю мебель в господском дому сработал. Лексей Фёдрыч его никуды не отпустит. А я што? Испросилси у ево на оброк. Недалече – в Вязьму. К Покрову ужо год минет, как уехал. Наловчился мебель делать не хуже Степана. Што хошь нарисуй – не сробею, измыслю, как сготовить. Тамошний богач Бородин захаживал ко мне, спервоначалу приглядывался, посля заказывать начал. Доволен был: не хуже, грит, столичной мебель справляешь. А и то сказать: в Хмелите завсегда мастера с понятием. Хучь строительство взять. В иных поместьях кирпич везут из Гжатска али с Вязьмы – в Хмелите Казанска церква трёхпрестольная из местного камня.

– Откель же свой камень?

– Зе́мли особо не похвалишь – суглинок, редкий год урожай богат, а для кирпичного обжига приспособили: кирпич крепкий, надёжа. А то и природных камней насбирать можно, обтесать: с виду – навроде кирпича, да песчинки в ём поблёскивают.

– А как же ты тута? Неужто убёг?

– Спаси Бог! Бородин меня снарядил сибирской землицы присмотреть: торговлю налаживат, выгоду ищет. А нашему брату што? Бумаги он мне справил, оброк уплочен, растолковал свою надобность: грит, крестьянский ум хваткий, сметливый, а и вольных поспрошаешь по-свойски. Грит, в аренду тебя взял у Лексей Фёдрыча, – зевота с мощным подвыванием прервала беседу.

– Однако давай спать. С зарёй встанем – неблизко ишшо.

Наступившая у костра тишина тонула в лесной темноте, слышно было лишь, как поодаль пофыркивал мерин, уже наевшийся и теперь придирчиво выбирающий в траве самые сочные и молодые побеги. Даже надоедливо звенящий гнус отлетел в дальние заросли, спугнутый едким дымом костра. И сладкая сонная истома вновь обняла странника и закачала на волнах памяти. Лица дорогих людей, давно покинувших этот мир, кружились, сменяя друг друга, улыбались и хмурились, и он чувствовал с ними нерушимую связь, протянувшуюся через века, словно в долгу перед ушедшими за свою бессмертную долю, за неразгаданную тайну. «Слушай сердце своё. Оно, как звезда в ночи, выведет тебя к истине». Кто это? Шилак! Не уходи! Но старик повернулся спиной и удалялся в беспросветный мрак, становясь всё меньше, пока не превратился в точку, серебристо-седую, как голова мудрого волхва. Странник открыл глаза и сквозь зелёную щёточку ели увидел чуть засветлевшийся небесный край и меркнущую в этом свете далёкую и зовущую звезду.

Окутанный предрассветным сумраком, он вышел на дорогу и долго смотрел туда, куда ещё вчера шёл так уверенно. Урал… Рипейские горы… Древние, ревниво хранящие многие тайны отшумевших и забытых времён. Где же ещё ему быть, камню жизни, если не среди неразгаданных реликвий, оставленных мудрыми пращурами? Бывал он и прежде в Рипейских горах, камня жизни не нашёл, но надежды не утратил.

Рука сама скользнула в карман, и на ладони возник сколок камня, который в сумраке ничем не отличался от придорожных булыжников. И только бережное отношение странника, поглаживающего ровную пластинку, выдавало особую значимость, сакральную ценность невзрачной реликвии. «А то и природных камней насбирать можно, обтесать: с виду – навроде кирпича, да песчинки в ём поблёскивают»… Красноватый с золотисто-белыми крапинками… Уж не он ли, камень жизни? Надо бы проверить. Странник оглянулся на спящих мужичков у кострища, над которым стелился поредевший дымный хвост, виновато виляющий и втягивающийся в остывающие угли, и решительно свернул на дорогу в западном направлении. Рипейские горы подождут, а вот в Хмелите, если в самом деле найден таинственный камень, судьба его под угрозой.

Розовый свет, поднимаясь из-за далёкого леса, мягко ложился на равнинный луг с сонно поникшей влажной травой, ниточка тропинки петляла и пряталась в зелёном раздолье, умываясь росой. «Вот выйду на большак – там подвод много, а ещё быстрей – по реке. До Москвы-то доберусь, а от Москвы до Вязьмы – рукой подать. К началу июня буду на смоленской земле. Лето начинается доброе, жаркое, погодное. В Хмелите, поди, сенокос начался. 1812-й год обещает быть урожайным, сытным, богатым. Будет хлеб щедрым. Осенью – свадьбы. Земные вехи, как кольца на стволе дерева, отмеряют мудрость времён, и наливается силой Душа Мира».

– Арина, дай воды испить!

Девушка вздрогнула, подняла голову. Прямо над ней нависла оскаленная рожа детины из соседнего села. Вечно слоняется туда-сюда, кругом свой нос суёт. Всем примелькался. Чем занят – не понятно. Ждёт его порка, коли барин прознает!

– Пей, – девушка поспешно поставила на сруб колодца ведро и, отпустив журавль, посторонилась. От парня разило так, будто он год не мылся. Хотелось зажать нос. А заодно и зажмуриться, чтоб не видеть его. Нечёсаную шевелюру он прилизал пятернёй, чтоб не макала в воду, и она напоминала стоптанный валенок, нахлобученный на голову.

Жадно припав к студёной колодезной воде, парень косил чёрным глазом, следя, как Арина поправляла толстую русую косу, как убирала с виска выбившуюся прядку, заталкивая её пальцем за выцветшую на солнце синюю косынку в мелкий белый цветочек. Оторвавшись от ведра, он размашисто вытер рот рукавом мятой рубахи:

– А ты краси-ивая…

– Ишь чего взбрело в голову! – вспыхнула девушка, подхватывая ведро и собираясь уйти. Смотреть в чёрные глаза, в которых не угадывалось зрачка, было жутко, будто падать в беспросветный мрак заброшенного колодца, из которого тянуло заплесневелой, зябкой сыростью.

Парень ухватил её за локоть:

– Да погодь. Глянулась ты мне… – с придыханием зашептал он.