Сергей Кулешов - Любовь и утраты

– Я не очень занудно говорю?

– Нет-нет, профессор, я внимательно слушаю.

– Я потому так подробно объясняю, чтобы вы прониклись серьёзностью положения.

– Да-да, я так и понимаю.

– Так вот. При неблагоприятных условиях происходит дальнейшее прогрессирующее развитие процесса в лёгких. Наступают периоды обострения, сменяющиеся периодами затишья. Такие периоды могут длиться от нескольких месяцев до нескольких лет, что и произошло у Маши. Но такое затишье обманчиво. Почти всегда следом наступает обострение, при котором повышается температура, развивается слабость, появляются одышка, кашель, пропадает аппетит.

– Точно как у Маши.

– Именно, – подтвердил профессор. Но это ещё не всё. Не подумайте, бога ради, что я вас пугаю.

– Нет-нет, я всё понимаю.

– Так вот. За этим последует выделение большого количества мокроты…

Тимофей уже понял всю серьёзность Машиного положения и не хотел больше слушать длинных объяснений Александра Ефимовича, ему нужно было сейчас, сию же минуту услышать: что же нужно делать, чтоб спасти Машу? Но приходилось терпеливо слушать. Это испытание необходимо было пройти до конца.

– Мне показалось, вы меня не слушаете. Я ошибаюсь?

– Простите, Александр Ефимович, отвлёкся на секунду. Но я слушаю. Слушаю внимательно.

– Тогда продолжим. Уже не долго. Кроме обильного отделения мокроты, следом может возникнуть кровохарканье, что обычно больше всего остального угнетает больных. В этот период происходит образование творожистой массы, разрушающей стенку лёгкого. При отхаркивании элементы разрушенных бронхов удаляются, образуя каверны, а порой приводит и к самопроизвольному пневмотораксу. Впрочем, это, батенька, сложно. До этого пока не дошло и, будем надеяться, не дойдёт, а потому голову этой белибердой я забивать вам не стану.

– Так что же дальше? Чего можно ожидать?

– Если бы вы появились у меня хотя бы годом раньше, я мог бы вас обнадёжить практически полным излечением. К сожалению, этого не случилось. Как я понял, последний год, а особенно последние два-три месяца, Маша жила очень нервной, очень напряжённой жизнью. Я не знаю, с чем это связано, но это очень ускорило прогрессирование процесса.

– Профессор, для меня это имеет большое значение, скажите, надежда, хоть какая-то, есть на полное выздоровление?

– Я повторю свой вопрос: от моего слова зависит, быть или не быть?

– Конечно, нет. Просто если всё так плохо, то я должен снять то напряжение, которое её съедает.

– Это как же, позвольте узнать?

– Я немедленно женюсь на Маше, и это, я думаю, снимет напряжение, успокоит её.

Александр Ефимович строго глянул в глаза Тимофея.

– Вы это сделаете, даже если я скажу вам, что случай совершенно безнадёжный?

– Тем с большей уверенностью, – подтвердил Тимофей.

– Ваши друзья говорили мне, что вы человек надёжный. И давайте говорить по-деловому.

– Я слушаю вас профессор.

– Машу следует немедленно госпитализировать, и именно в эту больницу.

– Я договорюсь с МПС.

– Не спешите, батенька, это лишнее, её госпитализируют по моему распоряжению. А в эту больницу лишь потому, что здесь я бываю по нескольку раз в неделю, здесь консультирую и провожу необходимые манипуляции.

– Буду вам признателен.

– Тогда договоримся: три дня вам на решение всех домашних дел и на сборы. Через три дня вы должны доставить Машу сюда, место для неё будет подготовлено.

– Я всё сделаю так, как вы считаете нужным. Если есть нужда в каких-либо лекарствах, даже зарубежных – только скажите.

– У нас есть всё необходимое.

– Я действительно могу достать редкие лекарства за рубежом.

– Это, батенька, излишне. Так как моё имя в мировой практике пульмонологов и фтизиатров что-то ещё значит, всё, что потребуется, я обеспечу.

– Сколько я должен за консультацию, профессор?

Александр Ефимович даже не оскорбился, привык, что благодарные пациенты и их близкие всегда разговор заканчивают таким вопросом, но, строго взглянув на Тимофея поверх очков, сказал:

– Это лишнее. Об этом даже не думайте. Но учтите, это не значит, что Маша ляжет в больницу, и мы что-то исправим кардинально. Мы будем поддерживать её организм, укреплять иммунитет и лечить, но лечить курсами. Так что курсы госпитализации будут повторяться и, предупреждаю, весьма возможно, не один год, к этому нужно теперь приспосабливать всю её и, как я понимаю, вашу жизнь.

– Вы правы профессор. Благодарю вас.

– Но учтите: успех лечения зависит не только от моих усилий, но и от вас, от того, насколько вы сумеете внушить Маше уверенность в благополучном исходе.

– Я это понимаю. Хорошо понимаю.

И вдруг профессор удивил его.

– Тимофей Егорович, вы только подготовкой к пускам занимаетесь или тоже мечтаете полететь?

Тимофей взглянул на него удивлённо, но спрашивать, откуда эта информация, посчитал лишним.

– А почему вы об этом спросили?

– А потому, Тимофей Егорович, что, находясь постоянно рядом с Машей, вы рискуете, и тут нужно делать выбор.

– Нет, Александр Ефимович, при всём желании полёт мне не грозит, меня туда попросту не пустят. Говорят, нужен для науки.

– И правильно. Хватит им профессиональных лётчиков. Ценные кадры нужно беречь.

– А вы считаете меня ценным кадром?

– Во всяком случае, так о вас говорят в Центре. Я ведь там тоже кое-кого из корифеев пользую и некоторым образом участвую в разработке медицинской программы исследований.

Этого Тимофей прежде не знал. Всё стало понятно.

– Благодарю вас, Александр Ефимович. До свидания.

– Учтите: до скорого свидания. Никаких причин задержки я не признаю. Через три дня Маша должна быть здесь.

– Будет сделано, – отрапортовал Тимофей.

Всю дорогу до дома они ехали молча, и только у лифта Маша, взглянув в его как бы закаменевшее лицо, спросила:

– Что? Всё так плохо?

Это был слово в слово вопрос, час назад заданный Тимофеем Рабухину.

– Тебя будут лечить и вылечат, – уверенно сказал Тимофей.

Маша ни в какую не хотела ложиться в больницу, она отказывалась собирать вещи, которые в больнице могли ей понадобиться. Но ещё труднее был разговор с Галиной Матвеевной. Та никак не хотела верить, что Маша серьёзно больна, и болезнь эта так сильно запущена; её так и подмывало в том, что случилось, обвинить Тимофея. И только после того, как он подробно пересказал весь разговор с профессором, она, наконец, поняла, что за стремлением как-то обеспечить себе и дочери сносную жизнь упустила из виду её здоровье. К сожалению, Маша была из той породы, которая, даже чувствуя, что с ней что-то неладно, жаловаться и скулить не станет. Все горькие слова, которые Галина Матвеевна хотела бы сказать Тимофею, она задушила в себе, понимая: сама она никогда не сможет добиться того, что без особого труда доступно Тимофею с его таинственным для неё положением и связями. Надо было смириться и терпеть. У неё даже промелькнула мысль: не сходить ли в церковь и помолиться. Но хоть и была она при рождении крещена и хранила в шкатулке вместе с недорогими колечками и бусами крестильный крестик, в бога не верила и мысль эту оставила. И поскольку Маша так и не стала готовиться к больнице, сама принялась за сборы.