Феликс Фельдман - Времена

Разумеется, НСДАП использует недовольство масс. Нюх у неё слишком хорош.

Правда, Обернкирхен всё ещё остаётся «красным», несмотря на политические просчёты коммунистов и социалистов. Город всё-таки рабочий. На прилегающей территории разрабатываются песчаник, каменный уголь. Есть стекло-фабрика, мебельное производство.

Первых нацистов в городе встречают насмешливо. Местное население Обернкирхена окрестило их «мартовскими кроликами». Эти «кролики» – около 60 новых членов НСДАП. Муниципальные выборы пока обеспечивают левым большинство мест. Однако попытка объединения в едином фронте против правых отвергается социал-демократами. Это стало роковой ошибкой! Более того, в самой СДПГ растёт раскол, когда становится известно, что мэр города и член городского совета доктор Хенкельман подаёт заявление на вступление в НСДАП. Конформизм это или действительная смена убеждений?

Ещё до 30 января 1933 года, когда Гитлер получил власть из рук Гинденбурга, НСДАП делала успешную ставку на деревню. А после 30 января поддержка населением нацистской политики становится лавинообразной. Если не антипатии, то равнодушие населения к надоевшим и бесплодным идеям СДПГ и КПГ открывают нацистам дорогу к расправе над теми и другими. В Шаумбурге арестован Карл Абель, глава КПГ провинции. Эта участь ждёт и остальных.

– Они топтали меня до тех пор, пока не вышла моя прямая кишка, – напишет он позже о методах работы СА и СС. Стекловар Рудольф Вилкенинг арестован на улице за «подготовку к измене». Его преступление: он продавал членские марки КПГ.

Мэры городов, высшие органы полиции получают секретное радиосообщение с приказом: «Все коммунисты, которые выдвинуты кандидатами в рейхстаг и ландтаг, должны быть арестованы и доставлены в Берлин общественным транспортом». В Обернкирхене у городского фонтана национал-социалисты разыгрывают представление: сжигаются флаги Единого фронта, КПГ и СДПГ, и их молодёжных организаций. Сжигается имперское знамя, флаги профсоюзного картеля и оппозиционного Красного Союза. Еврейское население города в полной растерянности. Старые знакомые перестают узнавать их на улице. У обывателя тоже хороший нюх.

По всей стране чрезвычайным указом ограничивается свобода собраний и печати. Неважно, член ли ты профсоюза или социалистической рабочей молодёжи, входишь ли ты в рабочий спортивный клуб – ты предмет охоты и преследования. Охвачены все уровни оппозиции. Если не получается «привести в соответствие» церковные молодёжные группы, спортивные и хоровые группы, они распускаются. Сортируются учителя и государственные служащие на верность линии партии. Старая прусская юридическая норма, так называемая защитная опека, которая позволяла с целью защиты общественности 24 часовой, то есть временный, арест, теперь открывала полиции, СА и СС возможность произвольно арестовывать людей на любое время без судебного на то приказа. На фоне привычного до того бездействия такая энергичная деятельность создавала у обывателя иллюзию чего-то значительного.

Далее следуют аресты как мера пресечения с длительным задержанием. Уже есть первый концентрационный лагерь в Дахау и возможность потренироваться в школе убийц. Кроме того, «по просьбе трудящихся» переименовываются улицы, парки, спортивные арены. Им присваивается имя Адольфа Гитлера. Города наперегонки объявляют фюрера своим почетным гражданином.

Наконец оппозиция изолирована. Но это на первых порах. После этого можно взяться за евреев, гомосексуалистов, синти и рома, свидетелей Иеговы, а также за неугодных священнослужителей других вероисповеданий. Сначала идеологически: против «мировой угрозы еврейства». К пропагандистским акциям подключаются известные деятели крупного бизнеса. Они тоже «за», им это выгодно. Горный асессор Трейс как директор завода в своей вступительной речи говорит с убеждением, которое вполне в духе идеологии партии: «К сожалению, марксистская еретическая идея классовой борьбы смогла создать глубокий раскол между работниками и работодателями, которые в любом случае зависят друг от друга. Открытие новой эры, вызванное нашим народным канцлером Адольфом Гитлером, смело ошибки прошлого, как освобождающий порыв ветра»… О содержании этой речи, как и о аналогичных выступлениях рассказал Адлерам знакомый инженер…

В общинном центре Леопольд Лион отложил в сторону бумаги. На мгновенье задумался и резко сменил тему разговора.

– Симон, – с досадой сказал он, – неужели ты не понимаешь, что происходит здесь с нами и что может, не дай Бог, произойти с тобой? Мориц, – обратился он к Шёнфельду, – расскажи ему.

– Оставь, Лео, – вступил Пауль Адлер, – этот ветер подует-подует и утихнет. Подумаешь, сотня нацистов на тысячу жителей города! Большинство в их акциях не участвует. Кому надо, всё равно покупают и покупать будут. Можно и через заднюю дверь. Пока. Будет снова хорошо! Помнишь, как потешались над нашим клиентом Хехевега, когда он патрулировал магазин? Говорили: «Стоит у Лионов и стережёт свои долги».

– Оптимист, – усмехнулся Леопольд и потянулся к подшивке «Шаумбургер цайтунг», отыскал номер и прочитал в нём фрагмент. – «Еврей Мориц Шёнфельд-старший вчера был взят под стражу. Причиной ареста стала дерзость со стороны этого еврея, для которого солидные побои могли бы стать лучшим наказанием. Мориц осмелился выносить свой еврейский приговор правительству Гитлера».

– Слышите, – подчеркнул Леопольд Лион, – «еврейский приговор», не меньше. Мы теперь все по их терминологии «вредители народного тела» и должны из страны исчезнуть. И это был у нас только первый арест еврея! А потом был ещё один. Кого? Опять же его. За что? За несдержанность языка. Ну расскажи, Мориц, что ты молчишь?!

– Пусть критиковал, – отозвался, упорствуя, Шёнфельд, – не стрелял же! И вообще, какие-то третьи лица донесли. Прямой поклёп! Всегда критиковали власть. А национал-социалисты не критикуют?

– Филипп, – повернулся Леопольд к Адлеру, – теперь объясни Симону, почему ты закрыл свой универмаг. Сорок тысяч рейхсмарок дело не спасли, хотя все твои родственники помогали своими кредитами.

– Лео, ты не прав, – возразил Филипп Адлер, – бойкот бойкотом, не спорю, но тогда рабочие просто не имели чем платить, мы же широко отпускали им в кредит. Кто, кроме евреев, это делает? Их долг составлял 26470 рейхсмарки, и его невозможно было востребовать. Меня удивляет, какой «любовью», нет, каким признанием они нам платят теперь! У Пауля было то же самое, поэтому он и продлил лицензию на развозную торговлю. Другое дело, когда люди Шульце-Нолле блокировали вход в текстильный магазин Elias Lion & Co. На Курцештрассе. Аналогично они поступали в Ринтельне, Ольдендорфе, Бюккебурге, Штадтхагене… Короче, бежали впереди паровоза.