Феликс Фельдман - Времена

– Даже своих однопартийцев предупреждали, – добавил Пауль, – любой, кого поймают на покупке, может ожидать немедленного исключения из движения.

– Холуй стремится быть праведней своего хозяина, – вставил Мориц Шёнфельд. – Там наверху не очень обрадовались здешнему насилию, потому что не хотели терять лицо перед олимпийскими играми в Берлине. А наших холуёв особенно волнует чистота расы. Помнишь, Лео, шум вокруг листовки в Хессиш-Олдендорфе? Там призывали повесить бедного Манхаймера на виселице за то, что он якобы сексуально оскорбил 15-летнюю немецкую ученицу.

– При том, – подтвердил Леопольд, – что прокурор позже уличил девушку во лжи и разоблачил обвинение. Однако шар пущен по кегельбану, его не остановить. Там же в Ольдендорфе их пропагандист, некий Карловиц (он, кажется, учитель) целый час рассказывал о расовоосквернительном насилии еврея Манхаймера, что стало достаточным основанием для погрома еврейской собственности.

– О, эта еврейская собственность, до чего она им мозолит глаза! – воскликнул Эли. – Но эти молодчики избивали почти всех евреев в Роденберге, кто попадался им на пути, а Вилли Лемана избили за то, что он, мол, имел отношение к «медхеншандеру», то есть «осквернителю девушек» Манхаймеру. Совместное купание в бассейне ариев и евреев – тоже расовое осквернение. И общественные бани забудьте!

– А как там насчёт общественных туалетов? – риторически спрашивает злой на язык Мориц и сам же отвечает. – Ну как же, как же, осквернение немецкой крови и особенно чести! Её надо от еврейских задниц защищать. Я вам скажу, хаверим [6] Хавер (ивр. товарищ. Мн. ч. хаверим). Термин имеет ритуально-историческое значение в иудаизме. , что после этих листовок стоит призадуматься. На эту мысль меня наводит содержание одной из них. Хотя она формально и конфискована полицией, но в оборот запущена. Там такой призыв ко всему населению: «Мы не успокоимся, пока Обернкирхен не станет свободным от евреев, пока мы не избавимся от всего „избранного“ народа». Не избавиться ли и нам от высшей „избранной“ расы?

– В смысле уехать? – вступил до этого молчавший и внимательно слушавший Кон. – Это не так просто, – он вздохнул. – А что произошло с доктором Марком? Я так толком и не понял.

– Тебе кто-то об этом написал? – спросил Леопольд и стал объяснять. – Вольрад Марк был вполне консервативным, можно сказать, даже националистом. На войну в 1914 он записался добровольцем. Но как практикующий врач был неутомим и самоотвержен. Поэтому снискал большую популярность именно среди рабочих. Он помогал их жёнам при родах и особенно целенаправленно заботился о рождённых детях, лечил их при заболеваниях. Его зелёный «опелёк» можно было видеть в городе в любое время суток. Первый удар он получил с переименованием улицы, которая в его родном городе носила имя отца, и вполне заслуженно. Отец был медицинским советником, ему принадлежит фундаментальное исследование «Бад Вильдунген, его минеральные источники и их особое лечебное значение при болезнях мочевыводящих путей». Благодаря этому труду, как вы понимаете, чрезвычайно возросло значение курорта, что дало и экономические выгоды. Диагнозов болезней мочевыводящих путей в стране хватает. В честь его отца даже смотровая башня в городе была названа «Доктор Марк». Затем последовал второй удар. Поскольку оклеветать его, как оклеветали Зеловски в выманивании должностей, было невозможно, то действовали тихой сапой в полном соответствии с Нюрнбергскими законами. В одночасье из заслуженного немецкого солдата, любимого и уважаемого врача, верного сторонника национального дела он превращён в расово низшее существо, в нацвредителя. Врачебную лицензию у него отобрали, офис в Обернкирхене закрыли, из «Стального шлема» изгнали! Всё это за одну ночь. И никаких публичных комментариев! Кто из нас поступил бы иначе? Он выбрал смертельную инъекцию. Для всех нас это огромная потеря, потому что доктор Марк был специалистом широкого профиля и в критических случаях его диагноз и заключение были решающими. После всего этого убитая горем и позором бедная жена продала офис и уехала в Бад Вильдунген.

На пару минут в комнате воцарилась гнетущая тишина. Непонятная и не предсказуемая сила могильным холодом повисла в синагоге над головами людей. Леопольд Лион вновь потянулся к деловым бумагам и тускло произнёс:

– Давайте жить дальше.

И обратившись к Кону:

– Не знаю, как там у вас в Берлине, но что творится у нас, ты теперь знаешь.

Симон Кон сидел подавленный.

– Симон, ты не единственный наш поставщик, а решать нам придётся со всеми, значит, и с тобой. Предполагаю, что бойкотом дело не закончится, но и его достаточно, чтобы нас полностью разорить. Де-факто мы не в состоянии вести торговлю дальше, де-юре вопрос стоит о расторжении договора на поставки.

– Мне это ясно, – рассердился Симон, – но ведь я в деле не один! Как я рассчитаюсь с поляками, с транспортом? А налоги? Вы думаете, государство не сунет сюда свой нос? Не мне, а делу наносится ущерб расторжением договора, и… – он несколько смутился, но закончил, – и ущерб должен быть компенсирован. В комнате переглянулись.

– Поэтому мы и хотим оформить всё полюбовно и юридически, – сказал Филипп Адлер.

– Никто не собирается тебя обманывать, – утешительно произнёс Леопольд. – Давай договоримся без суда, у нас пока ещё есть свой нотариус, то есть не еврей, но человек честный, законник.

– Это мне интересно узнать, – заметил Кон. – Внеочередное прекращение договора предполагает наличие важной причины. И тут мы заявляем нотариусу и вносим в протокол, что этой важной причиной является бойкот и травля со стороны НСДАП?

– Подожди, Симон, – с теплом в голосе продолжил Леопольд, – ты был всегда хорошим товарищем и не торопил с выплатами. Ты поставлял нам нужные товары, в нужном количестве, правильного качества, по справедливой цене, в нужное время и в нужное место. Порой ты даже допускал скидки. Но и мы выполняли свои обязательства!

– Я этого не отрицаю, – подтвердил Кон.

– Мы не объявляем банкротство, все невыплаченные суммы по поставкам ты получишь сегодня же. Теперь суди сам. Закон допускает расторжение договора в случаях чрезвычайных. Мы же продаём, и ты поставляешь товар в соответствии с текущей модой, то есть наш договор имеет сроки, и он заканчивается автоматически, если товар больше не соответствует моде. А в моде, причём не только на готовую одежду, но даже на ткани, уже теперь мы замечаем что?

– Политическое давление, – вставил Мориц Шёнфельд.

– Правильно, Мориц, – продолжил Леопольд, – ткани коричневых цветов, пожалуйста, всех оттенков для всех. Чёрных – тоже для бравых парней. Униформа для мужчин, обязательные передники для женщин. Уже выставлены образцы текстильных коллекций. Экономии ради такие ткани, как шёлк и бархат, должны быть заменены материалами-заменителями, например, выгорающим бархатом, люрексом или вискозой. И кругом скромность, скромность, скромность… Не для госпожи Геббельс, конечно! Деньги нужны для других целей. Симон, ты можешь обязать поляков шить роскошные формы для эсэсовских офицеров? Сможешь их нам привозить? И будет ли нам позволено их продавать?