Галина Барышникова - Мост для императора

– Это не мое время, – разочарованно сказал Иван. – Мое – это немцы, а это…

– Но ты ведь мне поможешь?

Настойчивости Глеба не было предела. Иван молчал.

– Весной, – наконец-то произнес он. На том и расстались. Иван не сомневался, что до весны Глеб ему даже не позвонит.

И вот теперь совершенно свободный от раскопок, но несколько температурный Иван шагал с последнего зачета. Опять шел дождь, но под зонтом он ему не мешал. В смысле Иван не мешал идти дождю, и дождь отвечал ему взаимностью. Иван легко, даже в какой-то эйфории шлепал по лужам. «Хвосты» были закрыты, до сессии допущен, мирная жизнь налаживалась. Пора было подумать о себе, то есть о ней. Легкая лихорадка температуры делала все нереальным. Впереди зонт – грибок на четырех ножках бежал вприпрыжку по лужам. Смешно: большой летний зонт, алый и в горошек, а под ним – четыре ноги. Он набирал Майкин номер, напевая любимую песню деда: «Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки… А девушки потом!».

Майка не отвечала. Иван решил приехать к ней домой и там ждать. В крайнем случае, может, ее мама дома, не оставит же она его мокрого и больного на улице. Ваня еще раз набрал номер. Удача!

– Алло?

– Майка! Ты где?

– Какая разница? Ты освободился от своих бравых мужских дел?

– До весны.

– А кто Вам сказал, Иван Петрович, что я соревнуюсь с дождями за право обладания Вами?

– Май, ты это чего?

– А кто Вам сказал, Иван Петрович, что я – демисезонная девушка?

– Май, ну…

Вдруг грибок остановился, зонт тут же скукожился и… Ваня узнал: Майка! И… Глеб? Это температура, не иначе.

– Глеб?

– Ваня, привет! Вот уж не думал.

– Да и я не думал… вас вместе…

– Да тут человечка пришлось встретить. Знакомься…

– Неожиданно, правда? – Мая, сузив глаза и задрав нос, с вызовом посмотрела на Ваню.

Глеб переводил взгляд с растерянного Ивана на огненную Майку.

– Что это? – Ваня, как в тумане, видел странное несоответствие этих лиц: бледного, поросшего рыжей щетиной – его, и нежного, разрумяненного гневом, и от того еще более красивого – её.

– Надо уметь жить с вопросом. Так Вы любите говорить, Иван Петрович. Да? Прощайте!

И Майка, взяв Глеба под руку, развернулась к Ване спиной. Зонт снова раскрылся над их головами, и алый грибок медленно поплыл к выходу, перебирая четырьмя ножками.

Иван подставил голову под дождь: «Я что, сошел с ума?». Когда он присел на лавку и снова посмотрел в сторону «грибка», то увидел только Майкин силуэт. Глеб бесследно испарился.

Папа Майи был известным художником: писал картины, работал декоратором в театрах, оформителем в журналах «Театральная жизнь», «Сцена», «Театр». Майка выросла в галереях своего отца, все детство жила в Праге, потом – в Шанхае и Токио, пока семья не вернулась в Москву. С малых лет она помнила залитые солнцем папины мастерские. Сначала все думали, что Майя пойдет по стопам отца – она хорошо рисовала в детстве. Потом – что она будет искусствоведом и театральным критиком, в маму. А непредсказуемая огненная Майка вдруг резко взяла, да и подалась в другую сторону – в журналистику.

Однажды, в день памяти ее отца, Анатолия Александровича Рыбакова, был выпущен очередной спектакль по его эскизам. Майка, тогда смешная рыжая десятиклассница, помогала маме готовить большую пиар-акцию в театральном журнале. Приглашены были критики, журналисты, друзья – художники, друзья друзей. Оба холла театра были украшены папиными картинами, макетами и эскизами декораций, разнообразной театральной бутафорией, которую он очень любил делать своими руками. Майка встречала гостей, водила их по экспозициям и записывала на диктофон воспоминания. Она задумала написать книгу об отце и стала собирать материалы. Одну такую статью даже напечатали в театральном альманахе, вторую – в «Вестнике Союза Театральных Деятелей». Мама уже договорилась о приеме на искусствоведческий факультет, статьи шли в зачет ее вступительных творческих экзаменов.

Папина выставка шла все пять дней спектакля. И вот, в последний день Майя стояла у входа – одна, без мамы, встречая гостей. Перед ней появился молодой человек – высокий, рыжеволосый, с орлиным носом, карими вишнями глаз под густыми бровями. Рядом с ним стояла невысокая женщина с русыми, гладко зачесанными в элегантный пучок волосами. «Как балерина», – подумала Майка, оценив ее строгую осанку и ладную фигуру, собранную в лаконичный бирюзовый костюм. У женщины были тревожные глаза, и она крепко держала под руку рыжеволосого юношу.

– Вы с билетом? – Майя отошла в сторону, пропуская их к контролеру.

– Нет.

– Вы по списку?

– Да.

Женщина тяжело вздохнула и нервно провела маленькой ладошкой по волосам. Темно-синим светом блеснул большой перстень на ее руке.

– Ваша фамилия?

– Шарова.

– Та-а-а-к, – Майка оживилась и стала смотреть в списке. – Нашла. Марина Сергеевна и Глеб Шаровы. Так? Тут почему-то написано: «Родственники».

– Правильно написано, – ответила женщина и протянула ей маленькую руку.

Девушка удивленно пожала протянутую ладонь, а потом, скрывая смущение, приобняла даму за локоть и проводила в холл.

– Вот папины последние картины… А кем Вы будете Анатолию Александровичу? – с интересом спросила она у спутницы.

– Он – его сын, – ткнула «балерина» сухим перстом прямо в грудь своему рыжему отпрыску.

– У папы был сын? – Майя всегда несла на своем лице озера, которые легко пополнялись внутренними родниками и обильно проливались на высокие скулы. Вот и сейчас они заполнились до самых краев.

– Да. Представьте себе, – это Ваш старший брат, – улыбнулась женщина и протянула руку к ее рыжей голове.

Майка попятилась к стене и уперлась в отцовскую картину. Это был автопортрет. Казалось, что отец сам захотел принять участие в разговоре и притянул дочку к себе.

– Но вы же… не моя мама.

– Конечно, нет. – женщина протянула руки, но та отстранилась и буквально щекой прижалась к папиному портрету.

– Когда Ваш папа встретил Вашу маму, то это привело к тому, что мы с ним расстались… совсем, – продолжила Марина Сергеевна. – Творческие люди влюбчивы… Глебу было тогда четыре года. А потом Анатолий с новой женой, твоей мамой, уехал в Чехию. Там родилась ты. Он писал сыну письма, высылал фотографии и подписывал: «Твоя сестренка Людмила Чешская». Только почему – Людмила? Вы же – Майя?

– Я в крещении – Людмила. В Праге крестили… – Майя сползла по стене и присела на корточки.