Мусагит Хабибуллин - Атилла

– Имя мальчика вовсе не Баланбир, – сердито сказала она, – для меня он будет Баламбиром!

– Ладно, бике, будь по-твоему, – согласился Бахрам-бек и скрылся в своей юрте.

Баламбира своего Сафура-бике решила воспитывать только сама. А к сыну Бахрам-бека от персиянки она так и не смогла привязаться. Вроде бы тоже ребёнок, а душа к нему не лежала. Любимца своего она не позволяла старухе забирать к себе и всюду водила мальчика с собой, никогда не расставалась с ним. Ребёнок тоже привязался к ней и стал называть мамой.

Первого мальчика назвали Бахрамом. Бике спросила как-то мужа:

– Почему ты дал ему своё имя?

– Так он же сын мой, – невозмутимо пояснил Бахрам-бек.

– Верно, твой, но ведь я как-никак мать ему, пусть даже мачеха. Не мешало бы меня спросить.

– Извини, но это была просьба моего отца. Он всё равно – твой сын. Их у тебя два.

– Нет, Бахрам-бек, один у меня сын – Баламбир, – ответила Сафура-бике.

Бахрам-бек не стал возражать, только рукой махнул: время придёт, и всё будет, как он решит, потому что шахиншахом, по законам персов, может стать только тот, кто рождён от шаха. А Баламбир – это всего лишь найдёныш, подобранный на дороге. Так думал Бахрам-бек и усмехался в усы, глядя, как вьётся Сафура-бике над своим «сыночком». Она заметила его усмешку и, взяв Баламбира на руки, сказала сердито:

– Противный всё же ты человек, Бахрам, противный! – и поджала губы.

Не думала Сафура-бике, что слова её заденут Бахрама за живое. На щеках бека заиграли желваки, но он сдержался. Что скажешь необузданной женщине?! Он повернулся и ушёл к себе.

В юрте бек подошёл к белокурой девочке, встал перед ней на колени и, повесив голову на грудь, заплакал. Он плакал молча, как умеют плакать мужчины. Девочка обвила его голову руками, положила к себе на колени. И странное дело, её сочувствие успокоило его. Девочка тихонько провела рукой по его волосам. Много повидал Бахрам-бек за свою жизнь – видел, как рушились горы, как падали с коней поражённые стрелами мужчины. Казалось бы, сердце должно ожесточиться, окаменеть от всего этого, но стоило ребёнку прикоснуться к нему, как произошло чудо. Первое, что пришло ему в голову, была мысль: «Нет, я не одинок!» И это придало ему силы.

Бахрам-бек начал заниматься объединением родственных народов – сарматов и унуков. После кончины Даян-атакая Бахрам-бек забрал Конбаш-атакая к себе. К Мангук-хану он стал посылать гонцов – одного за другим, напоминая, что унукам пришло время объединиться с сарматами в один большой и сильный народ. Пора общими силами выступить против рабовладельческого Рима. Предложение Бахрам-бека нравилось хану, но самому беку он не доверял. В случае объединения двух народов предстояло выяснить, кем будет он, хан унуков, и кем станет Бахрам-бек. А Бахрам-беку важно было знать, с кем останется Сафура-бике: без неё он не представлял себе жизни. Прошло много месяцев с тех пор, как он вернулся, юные сарматки, которых Сафура выдала замуж за унуков, говорят, уже нарожали крепких ребятишек, а он ещё ни разу не был в шатре жены. Хотел, но не мог – что-то удерживало его от такого шага. Его обижало, что его бике, не советуясь с ним, не спрося разрешения, частенько выезжает за реку, навещает своих «девочек», а, может, и в объятиях Мангук-хана бывает. Бахрам-бек совсем потерял покой, не знал, как ему быть, что делать. Он не забывал, что главная его цель – сблизиться с унуками, объединить их с сарматами, чтобы вместе с отцом – шахиншахом Ирана начать войну с Римом, давним врагом персов. И ему кое-что удалось сделать для этого, но в личной жизни бека не было ни малейшей определённости. Какие только мысли не приходили ему в голову – то хотелось начистоту объясниться с ханом Мангуком, то увезти бике в Персию. Однако время шло, пролетело больше года, а он так и не решился ни на что. Мангук-хан тоже не рвался встретиться с ним, видно, его вполне устраивало, что прекрасная бике сама наведывается к нему в гости. Когда беку было особенно тяжело, он шёл не к Шахраю, а к белокурой дочке короля, которую отдал на попечение старухе. Только рядом с этой девочкой утешалась его душа. Нет, он не трогал девочку, но достаточно было ей посмотреть на бека своими ясными глазами, как он тут же успокаивался. Для Бахрам-бека было загадкой, в чём сила подростка, почти ещё ребёнка, знал только, что очарование, нежность, искренность девочки исцеляли его.

Бахрам-бек не догадывался, что и Мангук-хан оказался в трудном положении. Он чувствовал себя виноватым перед Бахрам-беком, но признаться в этом не мог – гордость не позволяла: ведь он – хан! В то же время совесть его страдала, и всякий раз, когда Сафура-бике приезжала к нему, Мангук-хан чувствовал себя вором, уличённым в преступлении. А влюблённая Сафура-бике не ведала о его муках. «Видно, правду говорят, что любовь слепа», – думал Мангук-хан, обнимая горячее тело женщины, ощущая на своём лице её обжигающее дыхание. Он и сам обожал её, любил безумно. Когда она появлялась у него, хану казалось, что в юрте становилось светлей, будто в неё вошла сама утренняя заря, и вокруг распускались цветы, а над головой начинали щёлкать сладкозвучные птицы. А ведь всё начиналось с невинных улыбок, с шутливых намёков. Кому из них двоих могло тогда прийти в голову, что любовная игра заведёт их так далеко? Что ухаживание перерастёт в сумасшедшую страсть, из которой нет выхода? Угрызения совести Мангук-хана становились порой невыносимыми. В искреннем своём раскаянии он напоминал мальчика, понимавшего, что делает нечто недозволенное. Однако стоило его прекрасной бике не показываться неделю или больше, он места себе не находил, готов был кричать, звать её, чтобы она услышала из-за Итили и поспешила к нему. Случается ли такое с другими, прожившими на свете столько же лет, как он, Мангук-хан не знал. Знал лишь, что связан любовью по рукам и ногам, и ему трудно решиться на встречу с мужем Сафуры.

Не зная, чем себя занять, Мангук-хан ждал возвращения сыновей от зятя Куриша, надеясь, что встреча с ними, новости, которые они привезут с собой, отвлекут его от горьких переживаний. И потом он надеялся, что в присутствии сыновей ему легче будет начать переговоры с Бахрам-беком о единении с сарматами.

Чувство вины перед Бахрам-беком заставило Мангук-хана смириться с уходом Конбаш-атакая, верного друга, который так часто выручал его своими мудрыми советами…

Перебравшись в стан Бахрам-бека, Конбаш-атакай стал убеждать своего господина, что тому необходимо принять веру тюрков, среди которых он живёт, поклоняться Тангрэ. Однако бек под разными предлогами уходил от подобных разговоров. Конбаш-атакай был настойчив и не оставлял его в покое. Как-то они остались в юрте бека вдвоём.