Ромета Баева - Где похоронено сердце

– Когда ты, наконец, повзрослеешь, а?

Она встала, тяжело опираясь на руки, и вышла, волоча по цветистому ковру негнущиеся отекшие ноги в шерстяных носках и теплых войлочных башмаках. Недоумевая, Дина вяло следила за назойливой мухой, которая с остервенелым жужжанием билась в стекло, хотя рядом створка окна была открыта настежь.

И вдруг ее осенило: да она беременна, беременна от Дмитрия – в этом нет сомнений! От бурной радости перехватило дыхание, но потом липкий, леденящий страх пополз по спине. В памяти всплыли страшные истории о вечном позоре, проклятии близких и жестоких наказаниях, которым, как она слышала, подвергали женщин, преступивших суровые законы гор. Но Дина упрямо встряхнула головой, прогоняя непрошеные видения: ей не суждено больше увидеть Дмитрия, но у нее будет его ребенок! Кази-Магомед скончался меньше месяца назад, так что ее ни в чем не заподозрят, и малыш будет расти в семье, окруженный любовью, пусть даже под именем мужа. А что касается неминуемой кары за совершенное преступление – лучше об этом не думать.

С этого дня радость вновь вернулась к ней. Чутко прислушиваясь к себе, Дина, казалось, слышала биение маленького сердечка, растущего в хрупком сосуде ее тела, и взволнованную девушку накрывала горячая волна любви к будущему ребенку.

Она часто приходила к старому орешнику, молчаливому свидетелю их недолгих встреч с Дмитрием, и, стоя в его сквозной кружевной тени, зачарованно смотрела, как крупные, гладкие, словно атлас, матово-желтые листья с тяжелой грацией плавно кружатся в воздухе и бесшумно падают на траву, закидывая шуршащим пологом янтарные россыпи спелых орехов. Дина ни за что не призналась бы даже себе самой, но в глубине души она все-таки надеялась на чудо и мечтала хоть на мгновение отразиться в бездонных синих глазах любимого, почувствовать его теплое дыхание на своих губах, ощутить столь желанную тяжесть его горячего гибкого тела…

Курбан-байрам выпал в этом году на конец осени. С раннего утра во дворе суетились родственники и соседи, мясо жертвенного бычка уже варилось в установленных в треноги больших казанах. Отворачивая лица от горячего пара, женщины с усилием мешали пасту в клокочущих котлах, часто сменяя друг друга. Золовки удовлетворенно посматривали на округлившиеся формы невестки, даже Аслан, украдкой бросая на нее короткие взгляды, удивленно вскидывал густые брови.

Осенние сумерки быстро накрыли аул, с гор, одетых пеленой тумана, потянуло пронизывающим холодом. Дина выскочила на крыльцо и, зябко поеживаясь, побежала за водой через двор. Вдруг как из-под земли перед ней выросла приземистая фигура Аслана, и, испуганно вскрикнув, девушка выронила старый медный кумган с помятыми боками – обиженно звякнув, он покатился по прихваченной морозцем пожухлой траве. Нагло осклабившись и обнажив ряд неровных острых зубов, Аслан рывком толкнул оторопевшую девушку к стене сарая и, прижавшись к ней напрягшимся сильным телом, жарко задышал в лицо:

– А с чего это наша вдовушка так похорошела, без мужа-то?

Желтые ястребиные глаза с коричневыми крапинками возбужденно блестели из- под густых, сросшихся бровей, на тонких губах играла глумливая улыбка, железные пальцы больно стиснули грудь.

– Отпусти, нечестивец, я же тебе как сестра! – Задыхаясь от гнева, Дина забилась в его объятьях, пытаясь вырваться и вцепиться ногтями ему в лицо.

– Так от кого, сестренка, твой ребенок?

– От мужа, от кого же еще, отпусти, проклятый!

– Что-то ты темнишь… Да эта развалина ни на что уже не годилась! – желтые глаза Аслана смотрели с откровенной издевкой. – Ты забыла, что он ни с одной из жен не смог ребенка прижить?

Стиснув зубы, Дина остервенело билась в его руках, но Аслан, с легкостью удерживая ее, примирительно сказал:

– Ладно, ладно, шучу я. Ты на речке все торчала да на воду глазела, может, села на тот самый валун после влюбленного пастуха?

Он отрывисто засмеялся, как шакал, запрокинув голову, дергая острым щетинистым кадыком, затем, резко оборвал смех и поцеловал ее в губы, прошептав:

– Ох, сестренка…

Разъяренная, Дина наконец оттолкнула его и, глотая злые слезы, побежала к дому, но, обернувшись, бросила:

– Еще раз подойдешь ко мне – все расскажу свекрови!

– Только попробуй! – свистящим шепотом отозвался он. – Погоди, ты еще узнаешь меня!

Повернув к воротам, Аслан споткнулся о сиротливо валявшийся в траве кувшин, забытый Диной, и уставился на тускло отсвечивающие в темноте помятые бока, думая о чем-то своем. Поддев кумган носком сапога, он с силой пнул его – ударившись о каменную стену хлева, кувшин перевернулся и, звучно охнув, шлепнулся в кучу навоза. Аслан удовлетворенно сплюнул и легкой походкой, пружиня короткими кривоватыми ногами, пошел со двора.

Стараясь никому не попадаться на глаза, Дина скрылась в своей комнате и в бессильной ярости прислонилась к плотно притворенной двери. Ее лихорадило, губы горели. Она метнулась к кувшину с водой и долго с остервенением отмывала себе лицо, но никак не могла отделаться от гадливого отвращения, как это бывало в детстве, когда вместо брызжущей соком спелой ягоды вожделенного тутовника иногда, увлекшись, снимала с ветки свернувшуюся упругим кольцом черную гусеницу. «А его намеки! – задохнулась Дина. – Неужели он что-то подозревает?» Пылающие от негодования глаза остановились на оружии Кази-Магомеда: развешанные на пестрых коврах длинные старинные ружья с драгоценными прикладами, шашки и кинжалы в изысканно украшенных ножнах призывно блеснули перед ней, и в голове мелькнула безумная мысль: «Заставить бы его замолчать навеки…»

С трудом усмирив волнение, она прошла к свекрови. Откинувшись на разноцветные бархатные подушки, старуха, ласково поглядывая на старшую дочь, рассказывала:

– …Ей тогда чуть больше годика было, несмышленыш совсем, сунула руку в огонь, обожглась сильно, бедненькая. Конечно, ко мне кинулась, плачет, хочет, чтоб я ее приласкала. А как я при свекре-то ребенка на руки возьму? А он ни слова не сказал и сразу вышел, чтобы я могла дочку успокоить. Такой хороший человек был, мир его праху…

Старшая золовка, такая же, как и мать, рыжеволосая, белокожая, но рано увядшая из-за хлопот с большим семейством, жила в дальнем ауле, как и остальные ее сестры, и не успела узнать Дину или сблизиться с ней, но сейчас, подойдя к ней, она ласково привлекла ее к себе.

– Спасибо, милая, что не дала угаснуть нашему роду, что брат не сгинул бесследно… А ведь злые языки говорили, что он бесплодный… Да ему просто жены попадались никудышные, – прошептала она смущенной девушке, – смотри, береги ребенка.

Мечтая провалиться сквозь землю, Дина залилась краской жгучего стыда, не зная, куда девать глаза, не в силах вымолвить хоть слово.