Ромета Баева - Где похоронено сердце

Время шло. Аслан, живший по соседству, часто приходил проведать Фатьму, но на Дину не обращал внимания и вел себя подчеркнуто вежливо. Успокоившись, она чувствовала себя умиротворенной и с удовольствием проводила время со своими старушками, к шутливым перепалкам которых постепенно привыкла. Беременность нисколько не тяготила ее, она ощущала в теле такую же легкость, как и прежде, и, стараясь предупредить любое желание родственниц, ухаживала за ними, особенно за свекровью, ноги которой уже совсем отказывали, – она почти не вставала.

Как-то вечером осторожно, чтобы не причинить ненароком боли, Дина обмывала свекрови посиневшие, опухшие ноги, оплетенные причудливыми разветвлениями багровых вен. Добавив в остывшую воду кипятка из кувшина, она опустилась на циновку, бережно провела ладонями по неестественно раздутым щиколоткам и полным икрам, оставляя на бугристой коже белые вмятины, и неожиданно нащупала с внутренней стороны колена глубокий застарелый шрам. В ответ на ее недоумение старушки, хитро переглядываясь, начали подшучивать над Фатьмой, намекая на какие-то события из темного прошлого, но свекровь только отмахивалась и смущенно улыбалась.

– Фатьма, да расскажи ты, – проговорила маленькая, сухонькая, похожая на серенького воробушка, Айшат.

– Ни к чему все это… – не сдавалась свекровь.

– Если бы ты знала, какой красавицей она была, – Айшат мечтательно прикрыла круглые, как пуговички, голубые глаза, вспоминая незабвенные, золотые годы юности, – рослая, статная, бедра округлые, шея длинная, белая, будто из слоновой кости, а косы рыжие, роскошные…

– Хватит, хватит! – смеясь, замахала руками Фатьма. – Вспомнила бабка свое девичество!

– Да еще отец – правая рука нашего князя. Сколько богатых ухажеров было, а она влюбилась в этого абрека, – не сдавалась Айшат.

– И никакой он не абрек был, – терпеливо, видно не в первый раз, попыталась возразить Фатьма, – скрывался просто от кровной мести… Иду я как-то за водой, а он со стороны леса подъезжает, ну, я и замедлила шаг, чтобы ему дорогу не переходить. А он, значит, остановился посреди тропы, пялит на меня глаза и не двигается с места, стоит как вкопанный. Пришлось мне его обойти, когда отошла подальше, украдкой повернула голову, чтоб проверить, смотрит ли он вслед, – точно, смотрит. Вот так все и началось. Каждый день меня у родника поджидал – пока подруги набирают воду, молчит, хмурится, а как девушки отойдут, спешится, коня под уздцы возьмет и вышагивает позади, слова сказать не смеет…

Неуловимое щемящее чувство, похожее на дуновение легкого ветерка, на мгновение оживило в ее памяти картины далекого прошлого, даже запахи, звуки и ни с чем не сравнимое ощущение легкости молодого, здорового, полного сил тела – и тотчас улетучилось, оставив в душе лишь тоскливую безысходность.

Фатьма посмотрела на свои неподвижные мертвые ноги и, сдвинув обильно сдобренные сединой рыжие брови, напряглась, безуспешно стараясь пошевелить опухшими пальцами, – багрово – красные, распаренные в горячей воде, они показались старухе еще безобразнее. Вздохнув, она сухо бросила невестке:

– Хватит возиться, устала я…

– Вот так всегда! Слова из нее не вытянешь, я эту историю только из чужих уст и слышала! – проворчала Айшат. – До чего упрямая!

Фатьма, кряхтя, завозилась на своей перине, устраиваясь поудобнее.

– Ну что там еще? Как мы ни таились, узнал отец про него, разозлился – не отдам, мол, за беглого кровника. Ну, я и решилась бежать с ним.

Дина смотрела на свекровь, не веря своим ушам, забыв про ее мокрую ногу, которую держала на весу, собираясь обмакнуть разложенным на коленях полотенцем. Когда таз с водой, задетый выскользнувшей из ее рук тяжелой, безжизненной ногой старухи, с грохотом опрокинулся, выплеснув целую лужу, Дина, наконец опомнившись, виновато засуетилась на полу.

– Она думает, что мы всегда были старыми болтливыми наседками, – подмигнула Айшат Фатьме.

– А ведь вашему худосочному поколению далеко до нас, прежних, – оживилась Фатьма.

Дина невольно бросила взгляд на изборожденное морщинами, будто изъеденное червями, пепельно-серое лицо и прикрытое длинной рубахой рыхлое бесформенное тело с отвисшими, как две пустые сумы, мешками плоских грудей, мирно покоящихся на выпирающем бугристом животе.

Будто прочитав мысли сконфуженно опустившей глаза невестки, Фатьма засмеялась:

– Всем хороша молодость, кому придет в голову с этим спорить? Но одно плохо: не успеешь оглянуться – и нет ее! Твоя гладкая белая кожа вдруг покрывается пятнами и начинает висеть дряблыми складками, тонкое гибкое тело почему-то неудержимо расплывается, разлезается вширь, живот раздувается, как бурдюк с перебродившей бузой, ноги и руки перестают делать то, для чего их создал Аллах. Прекрасные живые глаза вваливаются и блекнут, пухлые губы становятся похожими на куриную гузку, нос вытягивается, а если на лице не вырастут усы и борода – это большая удача… Так на чем я остановилась? Значит, договорились мы с ним бежать, выбрали ночь потемнее, я прыгнула к нему в седло – но не тут- то было! Отец с братьями, оказалось, следили за мной, ну и погнались за нами. Сколько я тогда страху натерпелась! Конь у нас был сильный, выносливый, мы и оторвались от моих – то. Видит отец – дело плохо, сорвал с плеча ружье и давай палить. Вот тогда и прострелил мне ногу. Отъехали мы подальше, спешились, боль страшная, нога не слушается, а кровищи сколько! Еле-еле замотали рану обрывками одежды и поскакали дальше. Устроились мы у кунаков в чужом ауле, да очень быстро весть пришла, что примирилась его семья с кровниками – базарный век уже наступил, так что можно было и откупиться.

– Да, сестра, – поддакнула Айшат, – тогда и начали говорить, что брат берет выкуп даже за брата.

Она придирчиво выбрала из плоского блюда большую спелую грушу с помятым влажным боком, отрезала ножом ломтик и, положив в рот, скривилась:

– Я помню, какие были груши с этих деревьев – душистые, сладкие, сочные – а сейчас они будто деревянные!

Фатьма кивнула:

– Да, то ли дело в прежние времена… Хотя нравы еще раньше начали портиться… Ну вот, забыла, о чем говорила… Да, мы с мужем вернулись к нему домой, сюда. Его семья побогаче нашей-то была. Через несколько месяцев с подарками привезли меня к родителям. Помню, спросила я отца: а если бы ты тогда убил меня? И знаете, что он мне сказал? – Лучше бы ты умерла…

– Да, зря ты его не послушалась, муж-то никудышный оказался, – отозвалась строгая, рассудительная Хадижа, сквозь платок спицей почесывая голову.

– Ну, что правда то правда, – вздохнула Фатьма, – ох и намучилась я с ним, проклятым! Поначалу мне нравилось, что он неразговорчивый, ведь болтливый мужик пустой, как дырявый мешок. Но потом поняла, что ему никто не нужен, кроме никчемных друзей! Только и знал, как торчать с ними целыми днями в кунацких!