Ромета Баева - Где похоронено сердце

– Вот что бывает, если Аллах разум отнимает, – передернула плечами Хадижа.

– Что тут скажешь, – задумчиво произнесла свекровь, – на все воля Всевышнего…

Хадижа растянула готовый носок, проверяя прочность вязки, зачем-то посмотрела на свет и, отложив его в корзину, озабоченно сказала:

– Это для моей младшей невестки, даст бог, подойдет, хотя ступня у нее, конечно не маленькая…

– Не маленькая, говоришь? – засмеялась Фатьма. – Да я никогда не забуду, как на похоронах твоего старика эта буйволица на мозоль мне наступила своей воловьей ногой и даже не заметила!

– Вот-вот, – подняла голову Айшат, – я еще на ее свадьбе заметила, что у нее поступь старого мерина!

– Зато она хорошая невестка, все умеет, одной рукой кроит, другой шьет, – сделав слабую попытку отбиться от сестер, Хадижа с улыбкой повернулась к Дине, – беги скорей к себе, дочка, сейчас они начнут снохам косточки перемывать, и тебе достанется!

Когда Дина закрыла за собой дверь, Хадижа понизила голос:

– Так ты думаешь, Айшат, мой бывший ухажер скоро богу душу отдаст? Как бы не так! Вот послушай, что расскажу, при девочке нашей не хотела говорить. Возвращались мы со свадьбы, кто-то из бесчисленных отпрысков нашего дяди, хромого Али, женился, помните, года два назад это было? Так вот, я поехала вместе с младшими внуками, чтобы присмотреть за ними, и на полпути они остановились и в кусты побежали по нужде. Ну, я тоже вышла из повозки ноги размять, стою, значит, на дороге, лошадь под уздцы держу, и вдруг мимо арба тащится. Смотрю – он! Увидел меня, обрадовался, поводья натянул, подскочил ко мне да как обнимет! У меня аж кости затрещали! Ну, думаю, обнял и ладно, все-таки старые знакомые, теперь поедет своей дорогой, да не тут-то было! Он и не думает меня отпускать, а еще пуще прежнего прижимается – и я чувствую бедром, клянусь, он как железный! Еле от него отбилась! Отпустил, только когда голоса внуков услышал, кобель старый!

Фатьма и Айшат зашлись от хохота:

– Так сколько ему лет-то было тогда? – задыхаясь от смеха, с трудом выговорила Айшат.

– Он, считай, на пять лет меня старше, значит, семьдесят годков.

– Поторопилась я его на тот свет отправлять, у него совсем другое на уме!

Наконец пришла весна. Горизонты раздвинулись; в небе, ставшем как будто выше и чище, разливалась необыкновенная синева; в прозрачном воздухе отчетливо виднелись, наполняя сердце легкостью и чистотой, льдистые хребты, причудливые, как несбыточные мечты; кругом, на сколько хватало глаз, буйствовала еще не тронутая жарким солнцем первозданная зелень, разбавленная островками белого и черного, – цветущими садами и распаханными полями.

Две старые груши во дворе укрыли свои корявые ветви тончайшим кружевом трепетных молочно-белых цветков, осыпающихся при малейшем дуновении ветерка. От их сладковатого запаха кружилась голова, и Дина, прислонившись к беленой и уже местами осыпающейся стене дома, подставила лицо ласковым лучам, провожая мечтательным взглядом облака, плавно рассекавшие синеву неба, словно караваны залетных птиц из дальних стран.

«Кто знает, – думала Дина, – может, и Дмитрий сейчас смотрит ввысь и вспоминает обо мне…»

– Радуешься жизни? – перед ней, скаля острые зубы, возник Аслан.

Счастливая безмятежность растаяла, как дым, и, нахмурившись, она холодно ответила:

– Какая может быть с тобой радость!

– Что ты! – притворно обиделся Аслан. – Я спать не могу, есть не могу, все думаю о тебе, а ты мне такое говоришь! Ай-ай-ай, какая неблагодарная!

– Зря стараешься!

– Как сказать! Горе женщины развеет мужчина, разве не так?

Аслан за зиму заметно поправился, добротная шерстяная черкеска с атласными галунами как влитая сидела на нем, аккуратно подстриженная бородка блестела. Отставив в сторону ногу с обтянутой сафьяновым чувяком широкой ступней, он, усмехаясь, бесстыдно ощупывал желтыми глазами ее располневшую фигуру, поигрывая кинжалом в украшенных затейливым узором серебряных ножнах.

Еще более неуютно чувствуя себя под этим взглядом, Дина плотнее запахнула кафтан и, мечтая о том, как бы навсегда стереть с этого лица самодовольную ухмылку, обошла его и вернулась в дом.

– Ничего, ты меня еще узнаешь! – прошипел Аслан и, приняв добродушно – приветливый вид, вслед за ней шагнул за порог, чтобы поздороваться со старухами.

4.

Ребенок появился на свет чуть раньше срока, оградив Дину от всех возможных подозрений, – впрочем, такие мысли никому даже не приходили в голову.

Мальчик, которого свекровь назвала Хан-Гиреем, улыбчивый и непоседливый, иногда только сердито кряхтел, когда Айшат или Хадижа, взявшие на себя все заботы о нем, укладывали в люльку его туго спеленатое тельце. Поочередно покачивая колыбельку, в которой Фатьма вынянчила дочерей и сына, они шепотом, тихонько смеясь и перебивая друг друга, вспоминали о детских шалостях своих чад и выросших внуков. А когда старушки, хлопотливо кудахтая над ним, раскрывали ребенка, чтобы дать ему порезвиться, он так быстро дрыгал ручками и ножками, что, казалось, прямо сейчас вырвется из нежных объятий и вприпрыжку побежит по комнате. Бабушки любили его без памяти, и каждая думала, что именно ей малыш улыбается ласковее, чем другим, именно ее нежнее обнимают пухленькие ручонки – и их увядшие лица расцветали.

Не даваясь Айшат в руки, Хан-Гирей стремительно ползал по покрытому циновкой полу, сверкая голым белым тельцем, и так заразительно хохотал, что старухи сами не могли удержаться от смеха.

– Свет не видывал такого милого, такого ласкового, такого хорошенького ребенка! – Айшат наконец поймала малыша и стала укладывать в люльку, целуя его шелковистые розовые пятки и каждый крошечный пальчик на ножках. – Так и хочется его съесть, такого сладенького!

– В нашем роду все дети светленькие, красивые и смышленые, ведь правда? – вытягивая шею, вторила ей Фатьма, с ревнивой улыбкой наблюдая с постели за их веселой возней.

– Смотрите, не сглазьте его, старые наседки! – Хадижа достала из очага уголек и нарисовала над бровью малыша маленькую черную точку от дурного глаза.

Хотя все женщины семейства любили и баловали его без зазрения совести, мальчик рос добрым и спокойным, даже плакал редко, и вносил в их однообразную жизнь столько радости, что старушки даже помыслить не могли расстаться с ним даже на час.

Дина втайне всматривалась в родное личико, надеясь и в то же время страшась разглядеть на нем почти забытые черты его отца, но только через несколько месяцев глазки малыша стали отливать знакомой пронзительной синевой, а волосы, отросшие после первой стрижки наголо и торчавшие задиристым колючим ежиком, приобрели светло-русый оттенок. Однако это никого, к счастью, не смутило, а свекровь, души в нем не чаявшая, обнимала и тискала его, благостно повторяя, что у них в роду всегда рождались светленькие дети.