Ромета Баева - Где похоронено сердце

– Если б вы знали, какую чушь несут в кунацких эти мужчины! – засмеялась Айшат. – Я как-то, помню, подслушала: один спрашивает старшего: « А что, аксакал, кто будет сильнее, инглиз или урус?» « Инглиз», – отвечает тот. « А турок и урус?» « Ну, здесь уже урус сильнее будет». И понеслось… « А если против одного уруса двое турок? А против одного инглиза турок и урус?» И они битый час ругались, кричали, чуть не передрались! Успокоились на том, что только горцы смогут победить и турок, и русских, и инглизов вместе взятых…

– Как же иначе! – усмехнулась Фатьма. – На словах-то все герои… Так вот, муж мой с друзьями так и просидел в кунацких, где они, как петухи, дразнили друг друга и хвастались, словно дети малые. А про их ночные похождения, когда они в соседних аулах ради потехи скот воровали, я молчу! Знаете, что он сказал, когда я сына родила? Мимоходом глянул на него – малыш-то, как и я, рыженький был – и спокойно так бросил: «Ты думаешь, я поверю, что это мой ребенок?»

До сих пор не могу этого простить!

– Неужели так и сказал? – Хадижа, считавшая петли, недоверчиво подняла глаза на Фатьму, вскинув редкие светлые брови, но сбилась и, вздохнув, принялась считать снова.

– Да, хотя он ни в чем не мог упрекнуть меня, – Фатьма хотела было гордо вскинуть голову, но, покачнувшись, еле удержалась на высокой перине.

Да и не любили меня в его семье, хотя за всеми бегала, услужить все пыталась… Да что вспоминать-то, одно огорчение…

Айшат кивнула:

– Мой-то тоже из кунацких не вылезал, пока бузы через край не нальется, потом домой притащится и нас, сонных, на улицу босиком выгонит – не важно, мороз там или слякоть…

Дина обсушила ноги свекрови и с трудом натянула на ее опухшие ступни связанные Хадижей теплые носки из овечьей шерсти. Фатьма сняла обшитый бахромой платок и, поправив на голове второй, более тонкий и удобный, с облегчением откинулась на подушки, положив поверх одеяла покрытые коричневыми пятнами большие костистые руки.

– Да, с мужем, конечно, не повезло, а свекровь- то! Как она меня невзлюбила! Думаю я, что она из-за роста моего злилась, у них-то все в роду мелкие, невзрачные. Вы же моих золовок видели: маленькие, носатые, злющие… До сих пор в толк не возьму, как их замуж взяли! Да и мужчины не особо рослые. Вот и доводила меня свекровь всю жизнь, от зависти, видно. Помню, как-то на праздник разговения мои родители приехали. Тут свекровь моя расхваливает внука и говорит, что ростом он чуть ли не в ее троюродного дядю какого-то пошел. А отец мой рассмеялся: зачем же так далеко за сходством ходить, когда мать его такая же рослая и сын на нее похож – один в один! Свекровь язычок-то и прикусила…

– А моя свекровь? – перебила ее Айшат. – До чего вредная была, голодом меня морила! Кому- нибудь расскажешь – не поверят! Я старшеньким тяжелая была, она меня на ужин черствым кукурузным хлебом с кислым молоком накормит, а как на свою половину уйду, вяленого мяса достанет и жарит на вертеле. Запах по всему двору, страсть как хочется мяса, но не смела туда пойти. А потом муж является, сытый, лоснится весь, да еще в зубах ковыряется, я молчала, молчала, а потом ему все выложила: как же так, говорю, меня черствыми чуреками кормите, а сами мясо трескаете… Он страшно удивился, но с матерью тогда спорить не стал, а тайком мне еду приносить начал.

– А ты еще говоришь, что муж плохой был, – погрозила пальцем Фатьма, – что-то ты темнишь…

Айшат засмеялась, вокруг сузившихся, как щелочки, глаз собрались лучики морщин. Она развернула отрез цветастого шелкового полотна, в который был завернут Коран, доставшийся сестрам еще от отца, известного в свое время кадия, и, любовно проводя ладонью по богатому золотому тиснению, вздохнула:

– Это в первый год семейной жизни было, а поначалу все они притворяются хорошими. Иначе мы все остались бы старыми девами.

– Я того не могу взять в толк, почему мы сторонились скромных, тихих парней? – вмешалась Хадижа.

Деревянные спицы так и мелькали в ее проворных руках, увлеченная разговором, она ухитрялась вязать, даже не глядя на свою работу. На минуту Хадижа остановилась, привычным движением распутала застрявшую в клубке нить и, снова застучав спицами, подняла на собеседниц голубые, как у сестры, глаза:

– Мы же вроде не глупые были… Ходил за мной один такой, чуть встретит меня где-нибудь – вспыхнет от смущения, как девушка, и двух слов не может связать. А когда он заикнулся о свадьбе, я над ним посмеялась: да как же за тебя замуж идти, если ты до сих пор даже овцу не смог украсть!

– Подожди-ка, это не тот, за кого наша Лица-скромница потом вышла? – Фатьма сосредоточенно нахмурила лоб, будто пыталась проникнуть взглядом сквозь толщу прожитых лет. – Надо же! Я с ним танцевала на свадьбе двоюродного брата… дай бог памяти… сорок… сорок восемь лет назад! Как будто вчера это было…

– Да, так быстро жизнь пролетела, правда? – Хадижа, погрузившись в воспоминания, задумалась и перестала вязать. – Да мы толком и пожить-то не успели…

Айшат бережно открыла объемистую книгу и посмотрела на собеседниц:

– Так вот, его эта Лица окрутила, а когда они поженились, все над ними посмеивались. Скромность, конечно, украшает девушку, но когда мужчина такой стеснительный, что-то с ним не так.

Да, – Хадижа улыбнулась своим мыслям, – как бы то ни было, лучше бы я за него вышла, чем со своим всю жизнь горе мыкала

– А признайся, все равно ты хотела бы, чтобы твой старик был жив, правда? – веселые икорки заплясали в голубых глазах Айшат.

– Что ты! Не дай Аллах! – ее сестра, бросив вязание, замахала руками. – Сидел бы сейчас князем на перине и гонял бы меня с утра до ночи как проклятую…

– А Лица сейчас болеет, – лукавая улыбка на лице Айшат погасла, – как в стычке с казаками троих сыновей убили, пришибленной какой-то стала, перестала разговаривать, а потом и вставать, лет десять уже лежит, если не больше, и смотрит в потолок. Сами знаете, что дети могут заставить даже кукушкой закуковать. Заглянула я к ней недавно, когда ходила своих проведать. Она, бедная, вся скукожилась, высохла, как восьмилетний ребенок, ее и не видно вовсе под одеялом. А еще, мне рассказывали, соседские мальчишки как-то играли в похороны, а она во дворе лежала, в тени орешника, на лавке. Так вот, видят дети, что она и не шевелится вовсе, решили, что умерла, завернули с головой в тряпки, какие под руку попались, сверху набросали цветов, дохлых ящериц и лягушек и потащили ее хоронить. И даже тогда она голос не подала! А они, значит, на лугу яму вырыли, хвала Аллаху, их пастух заметил, если бы не он, так и похоронили бы ее заживо!

– А где ее старик-то был?

– Мало ли где! Он тоже вот-вот богу душу отдаст, кости, наверное, грел где-нибудь на завалинке. А вот внуков полный дом, куда все смотрели! – Айшат уткнулась в книгу и, старательно, как ребенок, водя пальцами по витиеватой арабской вязи, зашевелила губами.