Яцек Бохенский - Божественный Юлий

На Кипре он предотвратил войну. Финансовые дела решил по-своему, не получив ничего для себя лично. Он только собрал немалую сумму для государства. Все счета он вел аккуратно, но на обратном пути, во время остановки на Корсике, матросы плохо присыпали огонь, вспыхнул пожар, и сгорели так тщательно составленные счета. Клодий ликовал. Он сразу же обвинил Катона в умышленном уничтожении счетов и в хищении. Но вызвал этим у сограждан лишь чувство неудовольствия. Кто кого обвиняет? – спрашивали римляне. – Клодий Катона? Да это смахивает на насмешку!

Цезарю пришлось искать другое средство против святости Катона. Боги не выносят друг друга, тем более кандидаты в боги. Их соперничество – самое ожесточенное и наименее сознательное. Здесь соревнование было исключительно драматическим – Катон оставался невредим, но ничего не приобретал, зато Цезарь приобретал постепенно все, но никак не мог отыскать у Катона ахиллесову пяту. В какой-то год Цезарь помешал ему получить консульство. Святой выслушал весть о результатах выборов совершенно равнодушно, играя в мяч. (Впоследствии, в «Записках о гражданской войне» Цезарь ухватился за этот эпизод и написал: «Катону не дают покоя старые обиды и поражение на выборах». Ничего больше он в святом не увидел.) Впрочем, и Помпей не знал, что делать с Катоном. Быть может, будет удачным решением какая-нибудь матримониальная комбинация? Все равно какая: дочь Катона или племянница, для самого Помпея, для его сына или для обоих сразу, это уже не важно, о подробностях договоримся, во всяком случае, можно бы что-нибудь такое состряпать. После развода с Муцией Помпей, обозленный на Цезаря, обратился к семье Катона с брачными предложениями. Катон нахмурил брови: нет! Поблагодарил за честь, но сказал, что ею не воспользуется. Он не из тех, кого можно привлечь с помощью спальни. Тогда Цезарь предложил Помпею свою дочь Юлию. Клюнуло. Помпей на несколько лет был пристроен. Но Катон остался нетронутым.

Наконец вспыхнула война, самый подходящий случай уничтожить Катона. Он, понятно, стал на сторону Помпея – ведь Помпей должен был спасти республику. По сути же, оба враждующих вождя чувствовали, что Катон занимает свою особую, третью, позицию. Что ж он сделает в случае победы Помпея? Ясно что. Прежде всего призовет победителя сложить оружие. Можно заранее себе представить патетические речи на эту тему. И Помпей держался с Катоном осторожно. Он не доверил Катону начальство над флотом, предпочитая не вооружать фанатика, способного на все ради защиты возвышенных мифов. А если бы победа досталась Цезарю? Цезарь знал, что достигнет полного торжества, только лишив Катона задатков божественности. Значит, надо было и об этом подумать. Сажать в тюрьму или убивать конкурента он не собирался. Он уже убедился в неэффективности таких способов борьбы. Убить Катона означало бы даровать ему бессмертие в глазах всего мира. Оставался лишь один путь: именно теперь, во время войны, когда человек легче всего становится зверем, когда рушатся крепости и добродетель, поставить Катона в какое-нибудь отчаянное положение, постараться, чтобы он сам в него попал и погиб, сделать из его характера кашицу, топить его, топить, а потом сжалиться над бывшим святым, одержать верх, не физически, нет, одержать верх морально, стать для него великодушным спасителем, собрать эти ошметки человеческой души в кучку, повезти в Рим и показать – пусть все видят, каков Катон и каков Цезарь. Если это не произойдет, Катон выиграет гражданскую войну, хотя бы Цезарь и разбил Помпея.

Но этого не произошло. В Утике (от которой пошло прозвище «Утический») Катон совершил самоубийство, прежде чем Цезарь успел явить свое милосердие. Публичное признание Цезаря над телом Катона, как оно ни театрально, было, возможно, вызвано шоком: «Катон, я завидую твоей смерти. И ты ведь позавидовал мне, не позволив тебя спасти».

Шок быстро прошел. Надо было продолжать действовать, то есть бороться с умершим. Слишком уж божественную смерть он себе устроил, ее оценили все. Но как действовать, как бороться с таким противником? Да, он оказался более грозным, чем Помпей, чем Цицерон, даже чем давно скончавшийся поэт Катулл.

Четыре триумфа. Наконец-то Цезарь вознаградил себя за учиненную ему давнюю несправедливость, за тот первый, несостоявшийся триумф, сорванный некогда Катоном. Вознаградил с лихвой, четырежды. Он приказывает нести карикатуры того, наслаждается их видом. Приказывает также раздавать деньги, зерно, масло; платит, кормит, поит, устраивает пиры на рыночных площадях. Льются рекой лучшие вина. Фалернское для народа! Но улица выпивает фалернское и все же возмущается – зачем, мол, великий Цезарь разрешил насмехаться над покойником, зачем карикатуры на Катона, ведь тот был хорошим человеком, героем, прямо-таки святым. Увы, улица права. Ничто не защитит Цезаря от бессмертия того. Божественный Юлий становится меньше ростом, когда заходит речь о том; божественный Юлий – жалкий карлик рядом с Марком Порцием, да еще карлик немного рехнувшийся. Ибо он должен кусать, он не в силах сдержаться, он как раз пишет теперь безнадежный пасквиль на Катона. Название: «Анти-Катон». Он перечеркивает всю жизнь того, чтобы ее оплевать. Он все еще ищет ахиллесову пяту, хотя знает, что не найдет. Повторяются старые приемчики, и раньше-то негодные, – все равно повторяются. Опять о Сервилии, уже бесцеремонно, бесстыдно, не щадя ни эту женщину, ни ее дочь Терцию, ни самого себя. Да, да, он, Цезарь, проделывал с Сервилией некие вещи. С сестрой Катона, с гордостью рода! Можете себе представить, каков был брат, если сестра попросту распутничала! И опять о деньгах, об этом Кипре, да так несерьезно, все шито белыми нитками: Катон-де не отчитался в доходах. И еще какие-то упреки, а для подтверждения – ничтожные людишки, сущие нули с мелочными претензиями, в роли свидетелей. И новый аргумент: он дурно обошелся с женой – все это из-за похоти. Однако аргументы – негодные. Надо кусать сильней. Цезарь хочет быть львом. Но не может, он и на крысу еле тянет. Надо забрызгать могилу Катона так, чтобы эта грязь навсегда приросла к его имени, осталась в памяти, хотя бы Катон был на деле кристально чист. Не искать недостатков, найти великий светоч его жизни. Замарать этот светоч. Был у него великий светоч? Да, конечно, он любил брата. С детства они воспитывались вместе, учились, позже путешествовали вместе, только Марк шел пешком, а брат Квинт ехал на коне, но все знали, что эти двое крепко любят друг друга, только Марк не употреблял благовоний, которыми душился брат. И вот, несмотря на такие различия, несмотря на суровый нрав Марка, они создали из своих отношений великий светоч, быть может, единственный в жизни Катона. Смерть Квинта была внезапной. Молодой стоик тогда плакал горькими слезами. Он справил похороны (это вдобавок случилось на чужбине, внезапное одиночество было ужасно), поставил памятник из фасосского мрамора, потратил на это огромную сумму: восемь талантов. О любви братьев помнили долгие годы. Она вошла в поговорку.