Анатолий Гусев - Восстание Ника. H εξέγερση Νικα

– Если кто и есть, то мы не знаем кто.

– Спафарий Калоподий притесняет меня, о, всемогущий, – выдохнул Зенон.

– Какое отношение имеет к тебе Калоподий?

– Кто бы он ни был – его постигнет участь Иуды! Бог покарает его, притесняющего меня! – в голосе Зенона послышалась угроза не только Калоподию.

И это поняли в ложе василевса:

– Вы приходите не смотреть скачки, а грубить архонтам!

– Тех, кто притесняет нас, – как заклинание повторил Зенон, – постигнет участь Иуды!

– Замолчите! Вы – иудеи, манихеи, самаритяне!

– Ты называешь нас иудеями и самаритянами? О, Богородица! Смилуйся над нами!

– Вы изобличаете себя как еретики!

– Кто не говорит, что истинно верует, владыка, проклятье тому, как Иуде!

– Вы окрещены в единосущного Бога!

Старшины прасинов с возгласом: «Я крещусь во единого!» стали дерзко осенять себя крестным знамением одним указательным пальцем, указывая тем самым на единосущность Бога, а не двумя перстами, как православные, указывая на двуединую сущность Христа. Трибуны повторили действия своих старшин.

– Если вы не успокоитесь, я прикажу обезглавить вас! – грозно вскричал, подражая голосу за спиной, мандатор.

Зенон смело глядя снизу вверх в запертую дверь, как в глаза императора, твёрдо произнёс:

– Каждый домогается власти, чтобы обеспечить себе безопасность! Если же мы, испытывающие гнёт, что-либо и скажем тебе, пусть твоё величество не гневается. Терпение – божий удел! Мы же, обладая даром речи, скажем тебе сейчас всё. Мы, прасины, трижды августейший, не знаем где дворец и как управляется государство.

Зенон намекал на то, что прасинов не допускают к власти.

– В городе мы появляемся только сидя на осле!

На осле по городу провозят преступников.

– О если бы это было не так, трижды августейший! – громко закончил Зенон.

Но в императорской ложе намёков не поняли или не захотели понять и мандатор ответил опять невпопад:

– Каждый свободен заниматься делами, где хочет.

– И я верю в свободу, – гордо сказал Зенон, – но мне не позволено ею пользоваться!

Старшины прасинов и трибуны одобрительно загудели.

– Будь человек свободным, – продолжил Зенон, – но, если есть подозрения, что он прасин, его тотчас подвергают наказанию!

– Вы не боитесь за свои души, висельники!

Зенон с отчаяньем понял, что сына ему спасти не удастся и, превозмогая душевную боль, он с горечью продолжил:

– Где здесь не правда? Запрети наш цвет и правосудию нечего будет делать! Позволяй убивать и попустительствуй преступлениям! Скажи – за что мы наказаны? Ты – источник жизни, карай, сколько пожелаешь! Воистину такого противоречия не выносит человеческая природа! Лучше бы не родился твой отец Савватий, он не породил бы сына-убийцу. Двадцать шестое убийство совершилось в регионе Земвге! Утром человек был на ристалище, а вечером его убили, владыка!

На трибунах прасинов поднимался зловещий грозный гул.

К воротам кафизмы подошли димархи венетов.

– На всём ристалище только среди вас есть убийцы! – взвизгнул старшина венетов Марсалий.

Трибуны прасинов возмущённо зароптали, а с трибун венетов послышались одобрительные возгласы.

– Ты убиваешь, а затем скрываешься, – толи к василевсу, толи к Марсалию обратился Зенон.

– Это ты убиваешь и устраиваешь беспорядки! – заходился в визге Марсалий. – На всём ристалище только среди вас есть убийцы!

– О-о-о! – возмущённо ответили трибуны прасинов.

– Это истина! – закричали с трибун венеты. – Нас тоже убивают!

– Владыка Юстиниан! Они кричат, но никто их не убивал – продолжил Зенон.

– Ложь! – кричали с трибун венеты.

– И не желающий знать – знает! – настаивал, повысив голос, Зенон. – Торговца дровами в Зевгме кто убил?

– Вы его убили! – ответил мандатор. Кафизма явно перешла на сторону венетов.

– Сына Эпагата кто убил, автократор?

– И его вы убили, а теперь клевещите на венетов, – ответила кафизма устами мандатора.

Прасины на трибунах взвыли, послышалась яростная ругань.

Зенон в растерянности не знал, что ответить на такую явную ложь, но собрался и громко сказал:

– Господи, помилуй нас грешных! Свободу притесняют! Хочу спросить тех, кто говорит, что всем правит бог: откуда такая не справедливость?

– Бог не ведает зла, – снова невпопад сказал мандатор.

– Бог не ведает зла? – удивлённо-радостно воскликнул Зенон. – А кто тот, кто причиняет мне зло? Философ или монах пусть разъяснит мне!

– Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите? – разразилась гневом кафизма.

Зенон поклонился закрытым дверям, но в его поклоне не было почтения, а, скорее, шутовство:

– Чтобы почтить твоё величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший, – в голосе его послышалась злоба. – Всё, всё знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие, тебе здесь нечего делать! Перейду в другую веру и стану иудеем! Видит Бог, лучше быть язычником-эллином, чем ортодоксальным венетом!

– Это зависть к нам! – кричали венеты.

– Было бы чему завидовать! – отвечали прасины. – Нищеброды, лентяи, кровососы! Будь прокляты зрители, что здесь останутся!

Прасины с руганью и великим шумом двинулись к выходу, покидая ипподром и тем самым нанося оскорбление своему василевсу.

В ложе василевса царила тишина и растерянность. Кроме василевса в ложе находились его жена Феодора, его советник по налогам и префект Востока Иоанн Каппадокиец, полководец Велизарий с женой Антониной, близкой подругой Феодоры и главный казначей Нарсес. И, естественно, слуги, служанки и сотня Иоанна Армянина – личная гвардия василевса.

Юстиниану сорок восемь лет, небольшого роста, склонный к полноте, имел римский профиль, то есть нос с горбинкой, что считалось красивым и благородным, с большими залысинами на лбу, в светлых волосах была мало заметна седина, усы скрывали шрам на верхней губе, полученный в молодости.

Слева от трона василевса расположилась его жена – красавица Феодора. Ей тридцать два года, небольшого роста,она обладает правильными греческими чертами лица, смуглой матовой кожей, матовыми чёрными волосами,строгим взглядом карих глаз. Занятия акробатикой в юности не прошли даром: под тонкой нежной кожей скрывались стальные мышцы, а в её мягких и плавных движениях угадывалась сила. На голове платок. Он подвязан так, чтобы в волосах была видна тонкая изящная золотая диадема. Поверх платка, как и положено замужней женщине, был одет мафорий – накидка из дорогого китайского шёлка – пурпурного цвета с золотой каймой и золотыми звёздами по полю. Мафорий спереди перекрещивался и завязывался сзади, а нижний край доставал почти до земли. На Феодоре четыре туники разного цвета и разной длины с длинными рукавами, одеты так, чтобы было видно, что их именно четыре.