Екатерина Дроздова - Богоявленское. Том 2. Смута

И забрав у Игоря газету, Полина стала медленно, по слогам читать текст под рисунком со смертельно раненым казаком:

– Под-ви-ги рус-ско-го ка-за-че-ства. Пер-вая кро-вь за ро-ди-ну. Ты чес-тно пал с вра-гом в бою. Ты пер-вый про-лил кровь за ро-ди-ну свою – Те-бя за то от-чиз-на не за-бу-дет, и гор-до-стью стра-ны, твоё прос-тое имя бу-дет!

– Учиться тебе надо, – улыбнувшись, ответил Игорь.

– Ой, да зачем мне? По науке коров доить или картошку сажать?

– На то, Полюшка, тоже свои науки имеются, животноводство называется и агрономия.

– А вы придёте нонче вечерять с нами? – спросила вдруг Полина. – Я ухи наварю.

Игорь успел только улыбнуться в ответ, как разговор их прервал подошедший со двора Фарух.

– Полинка, чего расселась? Работы тебе нет разве? – строго спросил он. – Ступай лучше смотровую подготовь. Будешь сегодня помогать мне.

И, как только дочь ушла, Фарух тут же осёк Игнатова.

– Послушайте, голубчик, я не спрашиваю, кто вы, и зачем в Богоявленском, но предупреждаю, держитесь подальше от моей дочери. И оставьте в покое молодого барина Георгия. Должно же быть в вас хоть какое-то милосердие. Ему всего четырнадцать лет, он ещё несмышленыш совсем. Он ещё ровным счётом ничего не смыслит в этой жизни. Вы что же, желаете эту жизнь его поломать? Мне встречались такие, как вы. О, я хорошо знаю вашего брата. Если хотите знать, это из-за таких как вы, я был вынужден уехать из Москвы, бросить университет. Вы даже представить себе не можете, что значит для мальчика из глухой башкирской деревни, быть принятым в Московский Университет! Меня ждала совсем другая жизнь. Вот так, голубчик. Или как у вас принято, товарищ?

Игорь слушал Фаруха спокойно, не перебивая, и так же спокойно ответил:

– Я знаю, что это значит. Я знаю, что это такое «закон о кухаркиных детях». Знаю, как больно всё это бьёт по человеку. Но придёт наше время.

И уже шепотом Игнатов добавил:

– Мы отомстим. За всё отомстим.

– А, что касается вашей дочери, – снова в полный голос сказал Игорь. – Так я женат. Тут вам бояться нечего. И о Егоре напрасно вы так. Он умён не по годам. Он умнее, чем вам кажется. Ему хорошо знакомы истинные человеческие ценности. А главное, в его груди бьется пламенное, справедливое сердце.

– Батя, глянь-ка, – распахнув окно, крикнула Полина, и указала пальцем на дорогу. – Никак наш Митька?

По пыльной просёлочной дороге действительно шёл Митька. Шёл уверенной поступью, распрямив широкие плечи. И чем ближе подходил он к дому, тем больше ускорял шаг. Сердце его бешено колотилось, так хотелось скорее войти в свой родной дом, в котором не был два долгих года, обнять любимую сестру Машу. Но подойдя к калитке, взгляду его предстала лишь высокая трава, за которой едва виднелись заколоченные окна дома.

Митька в полной растерянности сидел посередине пустой комнаты, когда у него за спиной послышался чей-то кашель. Обернувшись, он увидел Арсения.

– Арсюха! Арсюха! – обрадовался Митька. – Дай-ка я обниму тебя, братушка!

– А до меня Полинка прибежала, гутарит кубыть приехал ты. Я ажник ушам не поверил. А ты что же, никак раненый?

– Да, зацепило маленько. Пустяковое дело, – отмахнулся Митька. – Скоро обратно на фронт. Скажи лучше как сам? Какие у нас тута новости? Маша где?

– Как? Неужто не знаешь? – удивился Арсений. – Неужто ты и ей не писал?

– Да как-то…, – замялся Митька с ответом, ведь он и впрямь за все два года своей службы в армии, не написал сестре, вырастившей его вместо родной матери, ни одного письма.

– В Воронеж она уехала, – с грустью сказал Арсений. – Сразу, как ты на службу ушёл и уехала. А так тута всё по-старому, только мужики все на фронт ушли. Я и сам на фронт уйти хотел, даже в военкомат ходил, да батя не пустил.

– А Васька тоже на фронте?

– Васька-то? – почесал затылок Арсений. – Бог его знает. Уехал он куда-то уж год как, и с тех пор, вот вроде тебя, ни слуху, ни духу от него.

– За лучшей долей никак отправился?

– Кто знает, могёть и так. Да только смекаю я, что не без Ксении Сенявиной тут. Она, как замуж вышла, так и пропал наш Васька.

– Да ну? – удивился Митька.

– Так вот. Ротмистр Серебрянов, молодого барина друг, жил у них, могёть помнишь?

– Да, припоминаю.

– Вот за него и вышла замуж маленькая барыня. А Ваську с тех пор, как подменили. Совсем захандрил, запил сильно.

– Погано конечно, что от земли своей тронулся. А ротмистр вроде мужик хороший.

– Ладно, чего брехать об энтом? Ты давай лучше вот что, приходи-ка к нам вечерять ноне, чего тебе тут одному делать?

Митька не думая согласился. Коротать свой маленький отпуск в одиночестве ему совсем не хотелось. И оказавшись на пороге зажиточного дома Митрофана Спиридоновича Мищенко, на Митьку мгновенно нахлынули приятные воспоминания юности. Будто и не было этих двух лет, настолько всё здесь было по-прежнему. Все те же каменные пристройки в леваде дома семьи Мищенко – амбар и несколько сараев. Всё та же скамейка возле забора и оплетённая виноградом беседка между домом и летней кухней.

– Митька? Ты? Бог мой!

– Тишка! – радостно крикнул Митька и бросился к старику. – Ну, что же ты кричишь-то, а? Постарел ты, отец. Постарел.

– Да так это я, Митюха, по-стариковски. Хоть тебя перед смертью увидал, а то свово Ваську, видать уже не дождусь.

– Митюха! – сбежав с крыльца, бросилась ему на шею Злата.

– Ну-ка, ну-ка, – взяв Злату за плечи, заулыбался Митька. – Неужто это тот самый казачок, что и в проклятый лес ходить не боялся? Скажите на милость, какая барышня получилась.

Злата улыбалась, сияя зелёными глазами. По моде причёсанная, одетая в дорогое шёлковое платье, она была так невообразимо хороша, что и в самом деле больше походила на барыню.

– Ну, что толчётесь у порога? – послышался голос Митрофана Спиридоновича. – Давайте-ка все в хату.

И протянув свою широкую ладонь Митьке, он добавил:

– Ну, здорово, служивый! Проходи к столу, будь гостем дорогим.

А стол у Митрофана Спиридоновича, ломился от разносолов. Здесь были и пироги с мясной начинкой, вареники, сметана, творог, фаршированная рыба, борщ с мясом, солёные арбузы, в кувшинах квас, узвар, самогон и конфеты «Геройские» с Козьмой Крючковым на обёртке.

Пусть Митьку не всегда тепло принимали в большом, просторном доме Мищенко, но даже в те дни, когда Митрофан Спиридонович видел в нём конкурента своему сыну Арсению в делах сердечных к старшей княжне Сенявиной, двери этого дома для него не закрывались. А теперь, когда он пришёл героем, казалось и вовсе все прежние разногласия были забыты. Для Митьки же, за долгие годы дружбы с Арсением, семья Мищенко стала почти родной. Он смотрел на них и благодарил про себя Бога за то, что дал ему возможность снова их всех увидеть, и Митрофана Спиридоновича, и его добрую жену Василису Ивановну с четырехлетней Симой на руках, и Тишку, честного, бескорыстного старика, и любимого друга Арсения с Глашей, и весёлую, всегда такую беззаботную Злату.