Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год. В седле

Четвертаков хотел уже ответить, как получится, но мужик Притыка был незадиристый, а только почемуто всегда голодный, поэтому Кешка не стал, да и в чужой части было не с руки.

Донского казака, что был им придан, звали Минькой. От Гонёндза они прошли до русла Бобра. По настланному мосту перешли на правый берег. Кешка постучал по льду концом пики и понял, что лёд хрупкий и ненадежный, потому что за прошедшие две недели мороз дважды сменялся оттепелью.

– Чё стучишь? – в голос спросил Минька. – Али в гости жалаишь?

Четвертаков повернулся:

– Ты вот чё, горланить будешь, када свою бабу у соседа в бане узришь, кумекаешь?

Минька ничего обидного не услышал в словах вахмистра, а только осклабился:

– Эх, была б щас моя баба…

– И чё?

– А погляди кругом!

– И чё угляжу?

– А снег!

– Ну, снег!

– Она б меня укрыла!

– Чё, такая большая баба?

– Не, голова садовая – даром што вахтм и стермин и стер – она бы накрыла мине с конем простынью поболе, и мы на снегу бы… хрен кто различит.

– А глядетьто как через простынь?

– А гляделки бы и вырезал!

– Себе, што ль?

– Говорю же… в простыни – и мине и коню!

Ориентироваться было просто: на севере, между Граево и Райгородом, куда Четвертаков, донской казак Минька Оськин и вестовой Евдоким Доброконь держали путь, полыхали зарницы артиллерийской перестрелки.

Шли переменными аллюрами; когда местность открывалась широко и под ногами была санная дорога, гнали полевым галопом, а когда приближались к рощам и обширным зарослям кустов переходили на рысь или вовсе на шаг. Вокруг было безлюдно, в нескольких местах дорога расходилась на две, или пересекалась с другой дорогой, тогда держались канала по правую руку, а иногда сворачивала и вела неведомо куда, тогда сходили с лошадей и вели в поводу по снегу, пока не доходили до следующей дороги. Канонада приближалась, горизонт полыхал, в какойто момент Минька выехал вперёд и остановился.

– Глянь! – сказал он Четвертакову.

– Чё? Куда?

– А вона вперёди, напрямки у нас на дороге…

– И чё? – Кешка вглядывался в дальнюю границу белого поля, над которой чернел лес, до этой границы было не меньше версты.

– Чую, за тем лесом бьются, а на опушке… не видишь?

Кешка помотал головой:

– …люди ходють и верхие и пешие… кабы не антилерия…

– А идут куда, на восход или на закат? – спросил Кешка и оглянулся на Доброконя: – Ты видишь?

Доброконь отрицательно помотал головой.

– Прямиком на нас, – уверенно промолвил Минька и потянулся за кисетом.

– Куды дымить надумал? – со злом спросил Кешка, он был зол оттого, что он, таёжный добытчик и родной, почитай, брат байкальского медведя, ничего не видит.

– Ты… вахтмистерминистер, соткеда будешь, с лесу небось?..

Кешка хотел ответить, но Минька не дал:

– А я со степý, мы знашь каки глазасты, особливо када с ко́нями в ночное! Не углядишь, волки мигом сцапают, а тятька поутру со спины шкуруто спустит до самых до пяток, дык поневоле глазастым будешь.

Кешка смолчал.

– Я вот чё думаю! Нука глянька туды, за спину!

Кешка и Доброконь повернулись и увидели, что за спиной у них белое поле просматривается совсем недалеко и ночное небо сливается с черными кустами и рощами.

– Вот, – сказал Минька, присел и закурил. – Нас ежли оттудова смотреть, – и он показал рукой вперёд, – где оне шаволятся, так и не видать. Думаю, ежли ко́ням дать передохнуть и нам перекурить, то можно и в путь… Одним махом добежим, к утру будем на месте, тока бы просёлок не подвёл, штоб целиной не иттить и чтоб энти были не немчура, а наши!

Кешка уже понял правоту казака, руки потянулись, он ослабил Красотке подпругу и вынул мундштук. Благодарная хозяину Красотка, тут же стала хватать губами снег. Доброконь не стал ни курить, ни ослаблять подпругу своей лошади, а только отвёл её к ближним кустам и слился.

Те, кто перемещались в чёрной ночи, оказались полуротой пехоты под командованием старшего унтера Митрия Огурцова, он так и представился: «Полуротный старший унтер Огурцов Митрий!» – и двумя расчётами при трёхдюймовках. Они должны были обогнуть лес и встать на фланге у германца. Унтер объяснил, что, как только они в сумерках вышли с южной окраины Райгорода и стали продвигаться на запад, шальная пуля убила ротного командира поручика Иванцова, и они его везут с собой.

Где найти штаб 3го Сибирского корпуса, Огурцов объяснил толково: «…Тока ежли он ещё не съехал!»

Штаб не съехал. Четвертаков, забирая c юга на восток, объехал маленький Райгород, к утру добрался до корпусного обоза I разряда, нашёл штаб, передал пакет с ориентировкой, получил обратные кроки, горячее довольствие, Минька отпросился к донцам.

Германцы наседали и пытались окружить части корпуса в обход Райгорода с севера и запада. Иннокентий торопился, однако до наступления темноты о выходе из расположения корпуса было и «думать неча». Минька появился вовремя, икая и обогащая свежий морозный воздух едким, кислым перегаром.

«От сучий потрох!» – подумал про него Кешка, но промолчал. Минька был бравый казак.

6го утром Вяземский принял полк, после Розена он был старшим по чину. Построение перед выходом на Ломжу назначил на шесть часов утра, и пошёл в крепостной лазарет.

Розен лежал в белой палате на койке с никелированными спинками, накрытый белым одеялом по грудь. Рядом сидела сестра милосердия, она только что сменила ночную сиделку и смотрела температурный лист с эпикризом, оставленный Курашвили. Вяземский вошёл на цыпочках, шпоры он отстегнул. Розен лежал с закрытыми глазами, и было непонятно, он без сознания или спит. Сестра подняла глаза и поднесла палец к губам. Вяземский подошёл и увидел, что Розен ровно дышит.

– Спит? – спросил он одними губами.

– Спит, – также губами ответила сестра и показала рукой, мол, выйдем.

Вяземский ещё секунду постоял и повернулся к двери. Они вышли.

– Как вас зовут? – спросил он сестру. По лицу и румянцу он понял, что ей лет восемнадцать.

– Татьяна Ивановна Сиротина, гродненский лазарет, – тихо ответила она и сказала: – Ваш полковник почти не потерял крови, его очень хорошо перевязали, и доктор у вас чудо, я его гдето видела…

– Доктор Курашвили.

– Не беспокойтесь, с вашим полковником всё будет хорошо. Как только он немного окрепнет, мы сразу заберём его к себе в Гродно, там тоже хорошие врачи, я только что оттуда.

– Спасибо, – сказал ей Вяземский, посмотрел через дверную щёлку на Розена и мысленно попрощался.

Пересекая плацдарм, Аркадий Иванович думал про сестру милосердия Татьяну Ивановну Сиротину: «Восемнадцать лет, не больше… каково ей на этой войне?..»

Это была огромная радость и ликование офицеров Его Величества Кавалергардского полка и всей гвардии и армии, когда 17 июля 1914 года объявили мобилизацию. После поражения от японцев военное сословие жаждало войны и побед. Побед! Особенно после унижений, которым подвергались офицеры от русского «грамотного сообщества» последнее десятилетие! А как возликовала улица! Офицерам и нижним чинам не давали прохода, особенно такие вот девушки и молодые женщины: цветы, возгласы, «Слава Царю и Отечеству!», «Утрём нос!..», речи «Растопчем…»…