Александр Бубенников - Мать и сын, и временщики

– Не-а… – покачал головой маленький смышленый Иван… – Друзей нельзя выдавать, тем более тогда, когда им грозит наказание… А уж матушку тем более… Ну, и отчебучил ты вопросец, дядя Андрей… Как будто сам не знаешь единственного правильного ответа…

– Вот видите… – обратился Андрей Старицкий к Елене и Овчине. – Даже маленький государь меня понимает и поддерживает… Нельзя выдавать близких, если им грозит наказание… Справедливое или несправедливое – это уже другое дело…

– Хорошо, а теперь по другому поставим вопрос… – сказал с посеревшим лицом конюший. – Вот, скажи, дорогой Иван, если какие-то злые люди желают вреда или даже большого лиха твоей матушке, а твой любимый дядюшка Андрей не желает называть имена этих лихоимцев – что тогда делать?

– …Ну, если зла матушке… – промямлил Иван. – Тогда другое дело… Надобно наказывать людей, зло творящих… – С опаской поглядел на дядюшку, покрывающего вроде как злоумышленников. – Но дядя Андрей ведь зла никому не желает… Правда, дядя Андрей?..

– Правда, княже… Никому не желает зла твой дядя, ни тебе, ни великой княгине… Потому и приехал в Москву с чистой совестью…

– Только попросил князь заранее клятву дать, что ему не сделают никакого зла у великой княгини… – вставил лыко в строку Овчина.

– А как же иначе… – виновато улыбнулся князь Андрей. – Многие к брату приезжали, да не все отъезжали… Вон, князь Шемячич так и остался в московской темнице…

– Только не государь Василий давал клятвенное слово, а митрополит Даниил… – поправила Елена. Государь своему клятвенному слову был всегда верен… И я буду верна ему… Не так ли, князь Андрей?

– Так, великая княгиня…

– Не скажешь потом супруге или тем людям с особым мнением обо мне, что слово клятвенное не держу?

– Не скажу, великая княгиня.

– И на том спасибо, князь Андрей… Надеюсь только, что клятвенное слово и мнение великой княгини клин клином мнение выбило мнение нескольких лихих людей, о котором ты упомянул…

– Не за что благодарить меня, великая княгиня…

– Всего-то хотелось мне узнать, кто меня пытается так хитро рассорить с моим деверем?

Князь Андрей снова неопределенно пожал плечами и, мотнув кудлатой головой, твердо сказал:

– Не рассорят.

Елена Глинская не отставала:

– Ну, хотя бы те, кто ссорит – из Старицы? Или такие лихие люди есть и в Москве?..

Напряженно держащийся, не отреагировавший на название своей удельной столицы, Андрей Старицкий при упоминании «Москвы» обреченно кивнул головой… Подумал и добавил:

– Мне так самому казалось и кажется – оттуда вся буза… Здесь зло таится… Здесь и хотят нас с тобой, великая княгиня… Не суди строго мои сомнения… И прости, Христа ради…

На том и расстались великая княгиня Елена Васильевна и недоверчивый князь Андрей Иванович Старицкий – вроде ласково, но без искреннего примирения и полной уверенности матери в верности взрослого 46-летнего дяди 6-летнему племяннику…

По возвращении в Старицу князь Андрей своих подозрений к московскому правительству не отложил; он продолжал питать прежнюю недоверчивость не только к конюшему Овчине, но и к самой правительнице Елене. По-прежнему продолжал верить всем слухам, что великая княгиня спит и видит, чтобы обеспечить полную безопасность своему юному сыну, упекши его дядю в темницу. По-прежнему шли в Москву доносы о недоверчивости князя Старицкого, о его подозрениях и страхах, о готовности сноситься с врагами Москвы на западе, востоке и юге. Наконец, в Москву донесли, что Андрей Старицкий собирается бежать в Литву через Новгород, узнав о смерти в темнице своего брата Юрия Дмитровского.

Тогда великая княгиня Елена послала в Старицу знатного боярина, князя Ивана Васильевича Шуйского звать князя Старицкого в Москву на совет о войне казанской. Это случилось осенью 1536 года. Три раза приглашали его в Москву, но он не ехал, отговариваясь серьезною болезнью и обращаясь к Елене со своей просьбой прислать в Старицу лекаря. Посланный Еленой известный немецкий лекарь Феофил, правая рука Николая Булева, после обследования князя Андрея Старицкого не нашел у него никакого заболевания серьезного, о чем и сообщил вскоре в Москву – к явному неудовольствию последнего.

Узнав о новых подозрениях и опасениях Елены, князь Андрей послал с гонцом отчаянное письмо младенцу-государю, где несколько раз были прописаны такие горестные слова о лишении им рассудка:

«…В болезни и тоске я отбыл ума и мысли. Согрей во мне сердце милостью. Неужели велит государь влачить меня, опекуна, отсюда на носилках?»

Умная Елена сумела между строк отчаяния прочитать скрытую иронию и даже издевку над жалкой судьбой распавшегося регентского совета. Из семи членов его, опекунов малолетнего царевича: Михаила Захарьина, Василия Шуйского, Ивана Шуйского, Михаила Тучкова, Михаила Воронцова, Михаила Глинского и Андрея Старицкого один уже умер насильственной смертью – дядя великой княгини Михаил, один отправлен в отставку и репрессирован – Михаил Воронцов. А он, князь Андрей Старицкий – с расстроенным рассудком от подозрений и недоверия после странного известия о смерти в тюрьме брата Юрия, тоже более чем причастного к деятельности регентского совета.

Князь Андрей Старицкий, как никто другой в государстве, осознавал, что с заключением в тюрьму брата Юрий и дяди великой княгини Михаила Глинского нарушилось хрупкое равновесие между боярской Думой и правящим опекунским советом. А с приходом на место конюшего в Думу фаворита Елены князя Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского возникший антагонизм Думы и совета привел к фактическому распада опеки над младенцем-государем. Князь Андрей догадывался, что и ликвидация опеки, и его странная опала, – все это звенья одной цепи и отражают только слабость государственной власти и хрупкость престола, на котором восседает юный беззащитный государь. А что князю Андрею оставалось делать в обстановке всеобщей подозрительности, как не симулировать болезни и не готовиться к побегу – куда глаза глядят… Правда, так уж со всеми государевыми братьями, со времен Ивана Великого, глаза обиженных и оскорбленных глядели только в сторону недругов и врагов Москвы – на Новгород Великий и Литву…

В письме юному государю его дядя, удельный князь Старицкий называл себя холопом, однако, несмотря на такой униженный тон, он не мог удержаться, чтобы преподать племяннику уроки старины, что его именем нарушаются его матерью, великой княгиней, вместе с прислуживающим ей фаворитом:

«…И ты, государь, приказал нам с великим запрещением, чтобы нам самолично у тебя быть, как ся ни иметь; и в том, что тебе, гдрь, нынче нам скорбь и кручина великая о том, что тебе, государю, наша немощь неверна, и по нас посылаешь неотложно; а прежде сего, государь, того не бывало, что нас к вам, государем, на носилках волочили. И яз, государь, грехом своим, своею болезнью и бедою, с кручины отбыл ума и мысли. И ты бы, государь, пожаловал показать милость, огрел сердце и живот холопу своему своим жалованьем, как бы, государь, можно и надежно холопу твоему, твоим жалованьем, вперед быть бесскорбно и без кручины, как тебе, государю, Бог положит на сердце…»