Александр Бубенников - Мать и сын, и временщики

Жена опального князя Старицкого Евфросиния Хованская и четырехлетний сын Владимир Старицкий, как пособники мятежника, временно были посажены в тюрьму. Но еще более страшная участь постигла боярских сынов и дворян, принявших сторону князя Андрея Старицкого, обладавшего законными полномочиями старшего из регентов. За разделение его особого мнения о судьбах престола и государства по «великой дороге» от Москвы до Новгорода именем юного государя Ивана расставили виселицы, на которых повесили новгородских и прочих мятежников…

Конюший Овчина давно хотел переговорить с великой княгиней и юным государем насчет попрания его клятвенного слова князя и главы боярской Думы. Ему это удалось сразу же после заключения в темницу Андрея Старицкого.

– Вот и поймал ты меня, государь, на нарушении данной мной клятвы твоему дяде Андрею… – сказал конюший и прямо поглядел в глаза семилетнему Ивану. – Считаю, что потерял уважение в твоих глазах, государь, и в глазах твоей матери…

Великая княгиня, увидев, как дрогнули губы у сына, и как он стыдливо отвел глаза от смелого, честного воеводы, решилась вступиться, не осознавая толком, за кого – за сына или обесчещенного – по разумению дяди государя Андрея – любовника.

– Ты, князь Андрей, многое сделал, чтобы отвести угрозу от престола со стороны мятежника… Только никто тебя не уполномочивал давать личные гарантии насчет его неприкосновенности и безопасности.

– А епископа Крутицкого тоже никто не уполномочивал именем митрополита ручаться за безопасность приезда князя Андрея в Москву? – тихо, но со скрытой угрозой в голосе спросил Иван Овчина.

Великая княгиня вспыхнула румянцем, и это не укрылось от внимания наблюдательного сына.

– Это правда, матушка, насчет обещаний епископа Крутицкого Досифея дяде Андрею?.. – также тихо, только надломлено со слезами в голосе спросил обескураженный царевич Иван.

Великая княгиня не собиралась щадить ни фаворита, ни юного государя, без тени усмешки или нравоучения твердо сказала:

– Правда, сын…

Глядя то на опрокинутое лицо мальчика, то на удрученно покачивающего головой любовника, она, теряя самообладание, добавила:

– Так было надо…. – снова обвела суровым взглядом двух Иванов и уже с внутренним напором произнесла. – Ради спокойствия в государстве, ради прочности престола великокняжеского…

– Неужели нет других способов тушить междоусобия, обуздывать зло, чтобы одному человеку надо давать клятвенное слово, а другого заставлять это клятвенное слово нарушать?.. – спросил потрясенный царевич.

– Престол многому еще научит… – сказала, не глядя сыну в глаза великая княгиня Елена.

– А я запомнил от покойного отца Василия только один завет… – царевич нахохлился, раскраснелся и с превеликим недовольством глядел и на мать, и на конюшего, вместе виноватых в нарушении священного княжеского слова. – …И то этот завет был передан ему отцом, моим дедом Иваном Великим… Гласит он: «Княжья воля до тех пор равна воле Господней, пока она опирается на силу правды и чести, а не на силы лжи и бесчестия»… Отец говорил, что ему не всегда удавалось следовать завету Ивана Великого, но надеялся на меня, что мне это удастся…

– Пусть удастся тебе, княже… – сказала, уже смягчаясь, Елена. – …Только надо еще дорасти до этого, не будучи поверженным твоими врагами и недругами… Думаешь, мне легко даются жестокости, творимые твоим именем… Нет, милый, только боюсь, нельзя править по иному, когда так хрупки мир и спокойствие на престоле московском…

Нависла глубокая тишина, усугубленная продолжительным молчанием…

Маленький царевич еще многого не понимал в страшном взрослом мире, о многом не догадывался. Но из последних общений с расстроенным конюшим, оказавшимся в положении обесчещенного лукавца перед опальным дядей Андреем и перед многими боярами в его Думе, понял уже нечто совершенно для него ужасное. А это тяжелое объяснение втроем только усугубило тяжелые мысли. За четыре года материнского правления именем его, государя Ивана Васильевича, после смерти отца, заключили в тюрьму ради умерщвления двух его братьев Юрия, Андрея, дядю матери Михаила Глинского, обесчестили «торговым» наказанием кнутом множество знатных родов боярско-княжеских, среди которых находились князья Оболенские, Пронский, Хованский, Палецкий и другие…

«Что на этом фоне нарушение клятвенного слова конюшего? – спрашивал себя царевич. – И все же он мучится, переживает, что предстал в чужих глазах лукавым обманщиков… А благие порывы его чисты и прекрасны – хотел не допустить пролития русской крови… Только, видать много ее должно пролиться, чтобы слова клятвенные никогда не нарушались…»

А Иван Овчина смотрел на свою возлюбленную и думал: «Конечно, мне придется простить ее за то, что вынудила меня похерить священное княжеское клятвенное слово, который умный Андрей Старицкий ставил гораздо выше слова митрополичьего, тем более из уст красномордого лукавца Даниила… Все ли простительно? Но надо смириться и понять тревогу ее, когда опасаясь гибельных действий дяди и слабости в малолетстве его племянника, возлюбленная и правительница посчитала жестокость к деверю и любовнику твердостью… Но такая жестокая твердость, основанная на усердии в делах добра, необходима иногда для прочности престола и государственного блага. Но как хрупки государственные блага, если у подданных юного государя, ради которого творятся жестокости и рвутся на кусочки скрепленные клятвенным словом чести договора, рубчики на сердце и горечь на душе… Если все творимое ради прочности престола с малолетним государем оборачивается боярской и народной ненавистью… И зло правительницы сочетается с нежным даром любви беззаконной ко мне, ее тайного возлюбленного… Боже, мой, как все хрупко, грешно и странно…»

«Я победитель… Счастливая правительница-победительница – думала Елена Глинская. – Но если бы кто-либо из моих любимых мужчин Иванов знал только каким напряжением сил душевных даются эти победы окаянные?.. Не равна ли победа поражению… За одну такую победу я уже расплатилась жалкой нелепой судьбой глухонемого сына Юрия… А за эту победу чем расплачусь – собственным здоровьем, судьбами возлюбленного, сына-царевича?.. Судьбой сына-царя?.. Надолго ли хватит меня после таких побед?..»

Елена недаром сделала ставку на своего фаворита, конюшего Ивана Овчину. Их незаконная любовь, ставшая притчей во языцех, обросшая ворохом слухов-сплетен, утвердила их законный союз правления и власти. Союз правительницы и боярской Думы. То, что государю Василию зачастую успешно удавалось делать одному, с тем справлялся союз двух – правительницы именем сына-государя и конюшего Думы. Девизом этого союза было: беречь престол и ладить мир в государстве, и не бояться войны с врагами престола и государства.