Александр Бубенников - Мать и сын, и временщики

Воспитанная в Риме, на попечении латинского духовенства, перешедшая здесь в латинскую веру, гречанка-римлянка Зоя-Софья, казалось бы, открывала путь униатству при дворе московского государя Ивана. Дала ли она Риму какие-либо обещания – никому неизвестно, но, едва вступив на русскую территорию, она сразу зарекомендовала себя безупречной сторонницей православия. А чем не похожа в выборе веры судьба Елены Глинской, у которой родной дядя Михаил Глинский принял латинскую веру во время службы императору Максимилиану и курфирсту саксонскому, и который перевез все свое семейство в Москву после бегства из Литвы? Только свободу Михаилу Глинскому государь дал только тогда, когда обратил того силой в православную веру, иначе из темницы бы не выпустил… Только племянница Михаила Глинского, едва вступив на русский престол, сразу же, как и ее предшественница, великая княгиня Софья, зарекомендовала себя безупречной дочерью православия…

Начиная с устройства второго брака государя Ивана Великого и Софьи Палеолог, между Римом и Москвой устанавливаются прочные дипломатические сношения через посольства Толбузина (1475), братьев Ралевых (1488), Ралева и Карачарова (1500), несколько миссий Траханиота. Хотя они, в основном, преследовали преимущественно цели вызова в Москву иноземных мастеров, но папы охотно видели в них выражение сочувствия к латинству. Челночная дипломатия Вольпе-Фрязина в большей мере была ориентирована на военный союз стран латинской Европы с Москвой против турок. Всем другим посланцам московским также было выгодно по тем или другим соображениям не отказываться от этого союза, дабы обеспечить в перспективе себе расположение правительств венецианского и Священной Римской империи, но в то же время и не форсировать военные события из-за сложных отношений Москвы с Литвой и Крымским и Казанским ханствами.

Уже во времена правления Василия, узнав о намерениях и даже успешных попытках переговоров с турками, Рим и папа пытались склонить государя к военному союзу и объединенному походу на турок, а также к принятию унии: посольства Н. Шомберга (в 1518 году), епископа Феррери (1519), Чентурионе (1524), епископа Скаренского (1526). Но Василий категорически отказывал всем папским послам даже в призрачных надеждах организовать подобный союз, на то и настраивал московские посольства Герасимова в 1525 году и Трусова с Лодыгиным в 1526 году. Как когда-то многие обманчивые надежды латинистов были связаны с Вольпе-Фрязиным и Чентурионе, так теперь они возродились с бегством коварного и амбициозного князя Семена Бельского.

Только если раньше латинисты с помощью официальных московских послов хотели вооружить Москву на Турцию, то теперь уже Семен Бельский предложил к радости латинистов натравить турок вместе с крымчаками на Москву. Как не порадоваться такому прибытку в армии врагов православного государства, отказывающегося от унии с Римом?.. Ведь злокозненный беглец в Литву Семен Бельский уверял, возможно, не без основания, Рим и многих правителей, что он обладает фиктивными полномочиями от ведущих боярских партий по принятию унии с собственной инициативой организации похода турок и крымчаков на Москву для свержения правительства Овчины и Глинской. Где-то авантюрист Бельский пользовался поддержкой, раз его снарядили в Константинополь для переговоров с султаном, чтобы с помощью Солимона поставить на колени Москву и в дальнейшем использовать для борьбы с неверными турками русское пушечное мясо. Авантюра Бельского вызвала большое оживление в европейских политических кругах латинистов, породив широкие многоступенчатые планы.

Однако, как ни странно, козни и интриги Семена Бельского, так или иначе направленные на войну всех христиан Европы против неверных турок, встретили серьезную оппозицию иудейской партии в Польше, Литве и Тавриде. Такая война не вязалась с торговыми и коммерческими интересами иудеев Польши, Литвы и Тавриды, умевших ладить с султаном и его крымскими ханами-вассалами. Не исключено, что иудейская партия не хотела усиления латинской церкви и папы римского; для этого надо было как-то на время нейтрализовать и самого авантюриста Бельского, заручившегося поддержкой султана, а теперь пытавшегося объединить ярых врагов, хана Саип-Гирея и калгу Ислама на совместный поход против Москвы. Иудейский советник хана Саип-Гирея, Моисей, воспользовался старой враждой калги Ислама, к которому отправился договариваться Бельский, с ногайским князем Багыем, союзником крымского хана. Обстоятельства неожиданно сложились благоприятно для Моисея, он якобы по предложению Саип-Гирея предложил ногайскому князю уничтожить калгу Ислама и захватить в плен его московского гостя. Подбить ногая не представляло труда именем хана, к тому же ему гарантировалось значительное вознаграждение за приведение войск калги под руку крымского хана.

Через своих доверенных гонцов иудейский советник хана Моисей объяснил ногайскому князю Багыю, что Ислам в руках беглого боярина Бельского может стать не орудием против Москвы, но орудием против его главного союзника, крымского хана Саип-Гирея. Поскольку главной мечтою Бельского была война Турции и Крымского вместе с ногаями против московского младенца-государя, с захватом многих русских земель и богатств, такой выгодной мечте для крымчаков и ногаев надо помочь развернуться. Следовательно, Бельского ни в коем случая не убивать – только калгу Ислама! – и на правах почетного пленника доставить к хану Саип-Гирею.

Откуда мог знать хитроумный интриган Моисей, что его интрига получит такое блестящее продолжение после как бы нечаянного нападения войск Багый на стан Ислама. Сам калга, союзник Москвы, был убит ногаями буквально через несколько дней после получения послания из Москвы от правительницы Елены и бояр Шуйских с требованием немедленно уничтожить беглого боярина Бельского. Захватив знатного московского пленника, Багый привез его к хану, показав ему с советником Моисеем обнаруженное в ларце Ислама злополучное послание московских бояр и правительницы.

Сам хан Саип-Гирей был более чем удовлетворен поведением его верного союзника, убившего его неверного калгу Ислама. Для Моисея значительно больший интерес представляло пленение Семена Бельского, происшедшее якобы совершенно случайно, после нападения князя Багыя на Ислама, и захват у убитого послания московских бояр и правительницы Елены Глинской с требованием немедленного – на месте! – убийства изменника Семена Бельского. На этом можно было сильно сыграть, использовав месть оскорбленного боярина самым причудливым образом – и в интересах турок с крымчаками, и латинистов с иудейской партией. До того, как Бельскому показали новое послание московских бояр и Елены Глинской, тот – якобы «прощенный» – рвался в Москву, просил себе «опасной грамоты» для проезда у конюшего Овчины, обещая загладить вину бегства искренним раскаянием и ревностным служением правительнице Елене и государю Ивану. Теперь же у Бельского открылись глаза на ответное коварство «единоверцев», сродни его собственному. Изменник созрел для мести Елене Глинской, в первую очередь, а потом уже боярам Шуйским и прочим.