Дмитрий Кноблох - До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь

– Не, ну точно не ладейный. Это ж надо такое удумать, целый день таился на носу ладьи за кадьёй, ни воды, ни еды даже не попросил. Да ладейный бы давно животом урчащим всю рыбу распугал, не, не ладейный! А этот сидит, как охотцкий на засидке, что ни видать, ни слыхать.

– Дык я…

– Дык, подык, перекудык! – рассмеялся Загор. – Да, брат, на этот раз ты нашкодил крепко, ой крепко… Проблема у тебя, Волеслав! Одеяла-то на тебя нет…

– Да дядь… Я таво, уснул, покуда тебя ждал, на солнышке притомился и таво. Не серчай… Я уж без одеяла как-нибудь сдюжу, – скромно сказал Волька, изобразив при этом самое невинное выражение на своей хитрой мордашке.

– Здоров же ты, брат, спать. Это хорошо, когда сон крепкий. Щя, подберём мы и тебе одеяло, время к привалу ужо, ох, хорошо пришёл нос ладейный проверить, а то бы до темноты шкерился (прятался). А что не вышел-то, испужался, чтоль?

– Да было дело немного, думал, за водника меня, али ещё за кого примете, и стрелять будете…

– Во даёт! Кто ж водников из луков бьёт, их огнём жгут! Чему там вас бабы учат?! – ещё раз рассмеялся Загор, и к нему на этот раз присоединились все ладейные, кто слышал их разговор.

– Это ж тебе не леший аль кикимора, водники огня боятся, что твой Чёрный медведь. Хотя… – Загор немного задумался. – Кикимору тоже огнём лучше жечь.

– Так я так, для порядка оберёгся, – Волька развел руками.

– Оберёгся он для порядка. Иди вон к Цапелю на корму, каши поешь. Я пока тебе одеяло достану и приодену малость, а то родичи подойдут, засмеют нашу ладью, что у нас тут абы кто одет абы как, шлындрает (слоняется) по ладье.

Волька пошёл на корму мимо шутящих и подбадривающих его гребцов, а Загор полез в тюки и что-то деловито ворчал себе под нос. На корме широко улыбался Цапель, который разговора не слышал и думал, как и многие, что парняга пробрался на ладью, чтобы ладейным стать. А так как в ладейные, как уже говорилось, родичи не слишком-то и шли, появление каждого нового ладейного вызывало бурные проявления радостных эмоций. И да, про дружбу и взаимопомощь тех, кто ходил с товарами, не то что песни слагались, пословицы в народе ходили: «ладейных ряд, как один, подряд – одного толкни, от всех будешь не рад» и так далее.

– Так что не всё так уж и плохо вышло, – думал Волеслав, уплетая кашу на корме и глядя на пенные следы, что оставались за ладьёй. – Так вообще ничего, поспал с толком, парням расскажу, обзавидуются.

А тем временем в селе был действительно жуткий переполох. Ну как, не во всём селе, а только в большой бабьей избе, если быть точнее. Но шуму было на всё село. Звана плакала и с пристрастием допрашивала ни в чём неповинного Олешку, куда непутевый Волька запропастился. Олешка, который с утра убежал на озеро, а после обеда был направлен разделывать двух кабанов, что охотские принесли из леса, говорил правду. Надо сказать, что врать он, как всякий Кривич, не то что не умел, но считал зазорным. А Звана не унималась, пытаясь установить того, кто видел, ушёлли с товарниками Волька или, мож, опять где проказничает. А может, вообще утоп! Звана в слезах вопрошала у Олешки все подробности до того момента, пока он убёг на рыбалку, оставив Вольку на ладье.

– Может, вспомнишь, Стороженька, мож, говорил чего, мож, куды собирался? Вы же вечно что-то как удумаете, а потом не помните.

– Да, баб Звана, ну говорил же ужо, сговорились опосля того, как Волька гостинец заберёт и работу сдаст, сперва до бабьей избы дойдёт, а коли нет нас там, значит, на озеро… Мы там ещё будем.

– Так товарники ещё дообеда ушли… Мож, дед Цапель ему чего говорил, дескать, пошли, Волька, с нами, моря посмотрим… Он так вечно всех забирает, старый медовушник!

– Да не, точно не говорил. Спал дед Цапель, точно помню.

– Так куда же делся-то он? И от Загора вестей не было. Ох, сейчас я те для памяти коромыслом промеж лопаток! Вспоминай, давай! – не унималась, ревела Звана.

Олешка стоял, рассматривая половицы избы, он очень хотел помочь горю матери своего друга, но не знал, как, и чесал подбородок, на котором пока ещё не выросла борода.

В это время в избу зашла баба Листвяна, у которой было хмурое и серьёзное лицо, что являлось явным свидетельством того, что она ходила до ведуньи Беляны. В избе как-то сразу стало очень тихо. Звана прекратила реветь и стала смотреть на Листвяну полными надежды глазами.

– Не шуми, Званушка, с товарниками ушёл, поганец, – тихо и твёрдо сказала Листвяна. – Я до ведуньи бегала, так она мне сразу с порога сказала, что мы все бабы бестолковые, ревём без дела, да кашу кое-как варим, вот и ушёл Волеслав с товарниками. До того, как лёд станется, вернётся, коли не сгинет по глупости своей. И ещё сказала, чтоб кто из молодых парняг стал воду вместо него таскать. А то! – ух-ты! Листвяна повернулась к молодым парням и, взъерошив волосы, изобразила рычанье. – Вернуться медвежака Чёрная может и сволочёт самого непутёвого.

Данная тирада произвела на молодёжь должное впечатление, кое-кто призадумался. Но, как ни странно, в этот раз о Чёрном медведе обмолвилась сама Беляна. Ну и ладно, а от детворы что, не убудет вёдра таскать.

– Ох горюшко, горюшко, и чем же я богов разгневала-то?

– Да хватит тебе причитать, говорю! – в голосе Листвяны уже стали звучать нотки раздражения. – С товарниками Загор старшиной ходит, Цапель с ним рядом, мудрым словом поможет. А Цапеля даже ведуньи иной раз слушают. Поучат Волькут вово уму-разуму, листья падать начнут, мужем придёт. Что голосить-то зря?

– Так я ж уж теперь для порядка. А что, коль понравится ему с Загором ходить, он же ведь дурной, Волька-то, не приведи Род, в товарники пойдет, а?

– Для порядка? Ты для порядка детёв повечеряй! Для порядка! Понравится, будет товарником тогда, всё селу хлопот меньше.

Разговор был окончен, и бабы разошлись по своим делам. Только Звана ещё немного всхлипывала, но уже бодрилась, раз сама бабка Беляна сказала, то уж точно бояться нечего. Начала раздавать детям уже подостывшую кашу и хлеб. Олешка со всех ног побежал до ватаги, чтобы рассказать братцам о том, что в бабьей избе слушал, и о Волькиных проделках.

Далеко в лесу, в тайном капище, куда имели вход только самые старшие бабы на селе, сидела в дыму корня папоротника, что собирают по весне, ведунья Беляна, которая просила духов похлопотать перед богинею Мокошью за Волеслава и всех товарных людей, что ушли от села своего. В той же позе сидели перед идолами Перуна, Рода, Велеса и Дажбога старые волхвы, почитаемые в роду. В селе было всё как обычно в день ухода товарников, их проводили, за них поплакали, и их ждали, всё шло своим чередом. Только одна маленькая девочка, которая жила в этом селе и спала в бабьей избе рядом с остальными девочками, несколько дней ходила, опустив головку с непослушными золотистыми кудряшками. Но всё же юный возраст, веселый нрав и подружки сделали своё дело, и она, оставив грусть-тоску, которая почему-то поселились в её маленьком сердечке, начала заниматься тем, чем она обычно занималась, а именно носиться с визгом по селу с подружками, есть, спать и слушать старые сказки в такой тёплой и уютной бабьей избе.