Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря

Арнау и Жоан погасили светильник, но Бернату пришлось долго ждать, прежде чем он услышал спокойное дыхание детей, свидетельствующее о том, что они наконец заснули.

Как же ему сказать сыну, что хозяева требуют от него извинений?

– Арнау… – Голос Берната задрожал, и мальчик, который одевался утром, собираясь на работу, удивленно посмотрел на отца. – Грау… Грау хочет, чтобы ты извинился; в противном случае…

В глазах Арнау застыл немой вопрос.

– …он не позволит, чтобы ты вернулся работать в конюшни.

Не успел Бернат закончить фразу, как увидел, что лицо сына стало серьезным. До сих пор ему не приходилось видеть его таким.

Бернат бросил взгляд в сторону Жоана: тот тоже замер с открытым ртом, не успев одеться. Бернат хотел продолжить разговор, но в горле запершило, и он закашлялся.

– Значит… – начал Арнау, нарушая молчание, – вы считаете, отец, что я должен попросить прощения?

– Арнау, я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным. Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия! И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, с одной разницей: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать…

– Что же вы мне посоветуете, отец?

Бернат помолчал.

– Я, как и ты, не подчинился бы.

Жоан попытался вмешаться в разговор.

– Не слушайте этих каталонских баронов! – воскликнул он. – Прощение… прощение дает только Господь.

– А как же мы будем жить? – спросил Арнау.

– Не беспокойся, сынок. Я накопил немного денег, и это позволит нам продержаться какое-то время. Поищем себе другое место. Грау Пуч не единственный, кто держит лошадей.

Бернат не стал терять и дня.

Тем же вечером, после работы, он начал искать место для себя и Арнау. Ему удалось найти дом знатных людей, которые тоже держали конюшни, и его хорошо принял управляющий. В Барселоне было много семей, завидовавших тому, как ухаживали за лошадьми Грау Пуча, и когда Бернат представился, управляющий проявил интерес и согласился нанять его самого и его сына. Но на следующий день, когда Бернат снова пришел в конюшни, чтобы ему подтвердили решение, которому он уже порадовался с сыновьями, с ним даже не стали разговаривать.

«Там плата за работу слишком мала оказалась», – солгал он детям вечером за ужином.

Утром Бернат снова отправился на поиски, заходя в другие знатные дома, при которых были конюшни. Однако, несмотря на изначальную готовность нанять его, на следующее утро он получал отказ.

– Тебе не удастся найти работу, – сказал ему один конюх, тронутый отчаянием, которое было написано на лице Берната.

Тот стоял, опустив глаза, перед очередной конюшней, где ему только что отказали – в который раз.

– Баронесса не позволит, чтобы ты получил место, – объяснил конюх. – После того как ты побывал у нас, моему сеньору доставили записку от баронессы, в которой его просили не давать тебе работу. Я сожалею.

– Ублюдок, – сказал Бернат Томасу на ухо тихим, но твердым голосом, растягивая гласные, подходя к нему неслышно сзади.

Томас от неожиданности подпрыгнул и попытался убежать, но Бернат схватил его за шею и сжал так, что стремянный стал оседать на землю. Только тогда Бернат ослабил давление. «Если знатные сеньоры получают записки, – додумался Бернат еще вчера, значит кто-то наверняка следит за мной». Он попросил конюха, чтобы тот позволил ему выйти через другую дверь, и Томас, стоя в противоположном углу от двери конюшни, не мог видеть, как Бернат незаметно подкрался сзади.

– Это ты постарался, чтобы повод оборвался, правда? Чего ты еще хочешь? – Бернат снова сдавил стремянному шею.

– Я… – хватая ртом воздух, начал Томас.

– Что? – Бернат надавил сильнее.

Стремянный попытался высвободиться, но у него ничего не получилось. Через несколько секунд Бернат заметил, что тело Томаса снова начало оседать. Он отпустил его и повторил вопрос:

– Чего ты хочешь?

Прежде чем ответить, Томас шумно втянул в себя воздух. Как только бледность сошла с его лица, на губах его зазмеилась ироническая улыбка.

– Убей меня, если хочешь, – сказал он, прерывисто дыша, – но ты прекрасно знаешь, что, если бы не поводья, случилось бы что-то другое. Баронесса ненавидит тебя и всегда будет ненавидеть. Ты – всего лишь беглый серв, а твой сын – сын беглого серва. Ты не получишь работу в Барселоне. Так приказала баронесса, и если не мне, то кому-нибудь другому поручат за тобой шпионить.

Бернат плюнул ему в лицо. Томас не пошевелился, но его улыбка расплылась еще шире:

– У тебя нет выхода, Бернат Эстаньол. Твой сын должен будет просить прощения.

– Я попрошу прощения, – сдался Арнау, выслушав отца.

Той ночью, сжимая кулаки и сдерживая слезы, он сказал:

– Мы не можем бороться против знати и должны работать, чтобы выжить. Свиньи! Свиньи! Свиньи!

Бернат смотрел на своего сына.

«Там мы будем свободны», – вспомнил он свое обещание, которое дал сыну, когда через несколько месяцев после рождения Арнау принес его в Барселону.

Неужели все его усилия и лишения были напрасными?

– Нет, сынок, подожди, поищем что-то другое…

– У них власть, отец. Знать властвует везде: в городе, на ваших землях…

Жоан молча наблюдал за ними. «Нужно повиноваться и покоряться князьям, – учили его наставники. – Человек обретет свободу в Царствии Божием, а не в этом».

– Они не могут властвовать во всей Барселоне, – твердо произнес Бернат. – Да, только у знати есть лошади, но мы можем выучиться и другому ремеслу. Что-нибудь придумаем, сынок.

И он заметил лучик надежды в глазах сына, которые расширились, как будто он хотел впитать в себя его последние слова.

«Я обещал тебе свободу, Арнау. Значит, я должен дать ее тебе, – думал Бернат, – и я дам ее. Не отказывайся от нее так поспешно, мой мальчик».

В течение многих дней Бернат бродил по улицам в поисках места для себя и сына. Сначала, когда он заканчивал работу в конюшнях Грау, Томас шпионил за ним, даже не пытаясь прятаться, но прекратил делать это, поскольку баронесса поняла, что не может влиять на ремесленников, мелких торговцев и строителей.

– Едва ли он что-нибудь найдет, – попытался успокоить ее Грау, когда супруга набросилась на него с криком, жалуясь на «этих мерзких селян».

– Что ты хочешь сказать? – спросила она.

– Он не получит работу. Барселона страдает от последствий своей непредусмотрительности.

Грау никогда не ошибался в оценках, и баронесса решила выслушать его.

– Урожаи последних лет были ужасными, – продолжал объяснять ей муж, – сельская местность перенаселена, и те крохи, которые там собирают, не доходят до города. Крестьяне съедают свой урожай сами.