Кристина Тетаи - Шедевр

Он вышел в коридор и направился в кухню, и я последовала за ним. Вроде обычная небольшая кухня, по крайней мере, хотя бы она не приводила чувства в смятение своим интерьером, хотя некоторые вещи все же и привлекали внимание, как, например, холодильник, обклеенный снизу доверху фотографиями разных людей. Обычно люди любят хранить фотографии каких-нибудь местностей или стран, которые «нужно посетить в будущем», но коллекция Норина включала в себя исключительно человеческий состав. Пока он готовил кофе, я подошла ближе к холодильнику и стала рассматривать портреты.

– Кто это?

Он бросил мимолетный взгляд и просто ответил:

– Люди.

Не отвлекаясь от своего дела, он, чуть улыбаясь, добавил:

– Старики и совсем еще дети, люди в возрасте и подростки. Человек. Образ и подобие Создателя.

Я внимательно слушала его. Он улыбнулся еще сильнее.

– Некоторые фотографии делал я, некоторые – выкупал на фотостудии или вырезал из фотожурналов. Удивительно, столько лиц, и нет ни одного похожего. Все разные. Даже близнецы отличаются. Два миллиарда человек на Земле, и все разные… И у каждого свои мечты, стремления, свой характер. Господи, как подумаю…

Меня немного поразило, с какой любовью и восхищением он говорил о незнакомых ему людях. Конечно, тут можно возразить, что куда проще любить человека, которого ты совсем не знаешь. Попробуй-ка, полюби всем сердцем того, чьи большие недостатки и мелкие достоинства ты видишь каждый день. Но я могу с титановой уверенностью сказать, что безусловно Норин любил каждого человека на фотографиях с тем же, равным чувством, с которым относился ко всем своим знакомым. Я подумала о миссис Линн, учителе истории, или миссис Рэдфорд, преподающей философию, и о Кэтрин, и обо всех тех, кто попал под мое язвительное настроение за последние месяцы, и попыталась представить, как это – восхищаться ими равно с теми, кого я называю своей семьей. Сама мысль уже казалась смехотворной. Вернее, маловероятной.

Норин, не глядя на меня, но безусловно, чувствуя, произнес:

– Если хочешь о чем-то спросить – спрашивай.

Я провела пальцами по фотографии пожилой женщины с глубокими морщинами на щеках и подбородке, и мне стало немного грустно.

– Не знаю я, может, ты и прав. В некотором роде мне нравится моя жизнь, – я выдержала паузу, решаясь говорить еще откровеннее, и вдруг так ощутимо почувствовала, что у меня от Норина не может быть секретов: все, что я умалчиваю, он об этом догадается сам, и нет смысла что-то тогда пытаться держать в тайне или чего-то стыдиться. – Наверное, мне даже нравится находиться в центре внимания. В последнее время у меня этого внимания хоть отбавляй. Со мной стали хотеть дружить мои одноклассницы, мне льстит, что Николь приглашает меня на свои вечера, и что об этом знают другие, и что все завидуют, считая, что за мной ухаживает парень, старше меня на несколько лет. Пусть даже все это неправда. Ведь все это самообман. Никто не стал бы набиваться ко мне в друзья, не привлеки я к себе столько внимания через разговоры о дискриминации, и Николь пригласила меня к себе не из-за того, что мы подруги, а чтобы познакомить меня с тобой, и…

– Правда? – он удивленно перебил меня, и его лицо просияло улыбкой. – Извини, продолжай.

– Правда. Странно, что ты не в курсе. И зависть моих одноклассниц тоже обман, потому что никто за мной на самом деле не ухаживает. Но это неважно, потому что мне действительно все это льстит. Все это неожиданное внимание.

Мне вдруг стало тошно, глядя на описанный мною автопортрет. Норин вел себя спокойнее меня, внимательно слушая, и просто составлял чашки и кофеварник на стол. Когда он сел, он налил кофе и пожал плечами:

– Всем такое льстит. Кому не понравится внимание?

– Тебе.

– Да нет. Мне это просто не нужно. К ому-то это дает возможность самоутвердиться или добиться самоуважения. К то-то благодаря подобной славе способен сдвигать свою планку выше, так сказать, получать мотив для самореализации. И, по-моему, это хорошо. Мне такое внимание дает не больше, чем вот так сидеть с тобой на кухне и пить кофе. Может, тебе просто не нужно искать оправдания того, что ты – часть этого общества? Если тебе это что-то дает, тебе ничто не мешает пользоваться всеми привилегиями, включая и некоторую славу. Ну, тут, конечно, смотря, как ты будешь ими пользоваться. Твоя проблема состоит в другом.

Я немного поежилась в ожидании продолжения. Норин учтиво выждал момент, чтобы подготовить меня ко второй волне правды, и заговорил спокойным голосом:

– Лоиз, ты больше говоришь не о самом обществе, а об отдельных личностях. О преподавателях, об одноклассницах, о подруге, поддавшейся соблазну подсчитывать очки популярности. А я видел то, чего ты сама не замечаешь в себе: твое отличие не от бесчисленных Кэтрин, а от всего общества в целом. Я видел радиолу в твоей руке, и не потому, что никакая бы Кэтрин на твоем месте ее бы не заметила, а потому, что никакая бы Кэтрин не обратила на нее внимания.

– Не поняла разницы.

– Все замечают, что у них плавает в стакане или что лежит в тарелке – по еде и напиткам судят торжественность стола. Но никто не обращает внимания на это, вытаскивая цветок или пищу, чтобы их получше рассмотреть. И дело не в отдельных личностях, а в обществе в целом. Ты не позволяешь правилам всего общества ограничивать свою индивидуальную свободу. Ты ведь сегодня пришла ко мне домой, против всех правил общества, потому что это твой личный выбор. А ты пока не хочешь мыслить так глобально. Наверняка скажешь, что бы на это подумала моя подруга или что бы сказала мама, но никогда не посмотришь, как все общество воспримет твой поступок, что ты одна пришла домой к парню, чтобы покрасить потолок. Все потому, что идешь против отдельных личностей, а не общества в целом.

Я задумалась над тем, что ведь на самом деле учителя и одноклассницы не являют собой лицо светского общества, против которого я якобы выступаю. Ведь не преподаватели являются элитой общества, и уж точно не Кэтрин, своим семнадцатилетним разумом еще не испытавшая на себе реальности этого общества. А раз я еще толком не поняла, что во мне вызывают представители знати, как например, родители Николь, или отец Норина, которого я даже в глаза не видела, то как я могу выступать против всего общества?

Норин немного помолчал, дотянувшись до моей правой кисти, чтобы салфеткой стереть краску с моей ладони. Он не отпустил моей руки, когда снова посмотрел мне в глаза и произнес:

– Я бы хотел, чтобы ты больше думала о своем окружении в целом, а не об отдельных людях, с которыми ты в чем-то расходишься в интересах и мнениях. Иначе, как ты можешь понять свое место в обществе, этого общества совершенно не зная?