Кристина Тетаи - Шедевр

– А во сколько обед? – перебила я ее сетования. Она действительно уже отвлеклась и, похоже, забыла про мои слова.

– Обед? В два, как всегда. Отец подъедет к тому времени, он с самого утра уже на фабрике. Никаких выходных!

– Тогда можно я до этого схожу с друзьями и вернусь до двух? Обещаю, я не опоздаю! И в кино не пойду, просто предупрежу, чтобы меня не ждали, ладно?

Она в полуразвороте внимательно посмотрела на меня, будто высматривая какую-то недоговоренность или скрытый смысл, но после непродолжительной паузы медленно произнесла:

– Думаю, да.

Мне пришлось наряжаться сразу, чтобы не терять время на переодевания после встречи с Норином, а быть готовой к обеду заранее. Он ничего не сказал, лишь окинул меня взглядом с ног до головы, когда я подошла к нему, и молча растянул губы в улыбке. Был ли это комплимент, которые он никогда не умел говорить, или усмешка, я не поняла, но решила пояснить, что платье предназначается для светского обеда, из-за которого, собственно, мы не можем пойти в кино после знакомства с миссис Фердж. Но и на это Норин ничего не ответил, лишь снова посмотрел на меня с загадочной улыбкой.

Мы дошли с ним до кафе в полном молчании. Он выглядел опять мечтательным, и глаза его сегодня казались ярче, чем в другие дни. Похоже, и он был рад дождаться воскресенья. Несколько раз мне пришлось остановить его, когда он собирался переходить дорогу, потому что он совершенно не смотрел по сторонам, когда на нас неслись автомобили. Потому я почувствовала значительное облегчение, когда мы наконец сели за столик в безопасности от автомобильного движения и стали пить кофе, дожидаясь появления нашей старушки.

Ожидания затянулись, и я в уме напомнила себе, что сегодня все же действительно воскресный день, и что время действительно полдень, даже уже практически час дня, а в кафе зашли пока только несколько молодых людей и две женщины, купившие кексы с собой, но старушка так и не появилась. Я перестала смотреть на дверь и взглянула на Норина. Его лицо мне ни о чем не говорило, я не знала, о чем он думает и что чувствует, но вдруг поймала себя на мысли, что за сегодняшний день он пока не произнес ни одного слова.

– Может, хотите что-то еще? – услышала я чей-то голос рядом с нашим столиком и перевела взгляд с Норина на официанта, стоящего рядом с нами.

– Нет, спасибо. То есть, да. Вы не помните тут одну женщину пожилую, она приходит сюда по воскресеньям?

– Миссис Фердж, да?

– Да, она! Не знаете, где она сегодня?

– А, я помню вас, вы как-то с ней сидели вместе, верно? Вы ее знакомая?

– Ну в общем…

– Миссис Фердж скончалась две недели назад, мне очень жаль. Мы сами только на прошлой неделе узнали. Ее соседи зашли сюда и рассказали. Так что…

Я вздрогнула от звука бьющегося стекла, и поняла, что Норин выронил свою уже пустую кружку. Он лишь посмотрел на разбитые осколки с некоторым удивлением, будто никогда не видел подобного явления.

– О, не переживайте, я сейчас уберу, – принялся успокаивать его официант, хотя Норин не извинялся и даже не шелохнулся. Он поднял на меня глаза, и мне показалось, будто кто-то снова только что погиб прямо на его глазах. Если я испытывала шок и печаль от неожиданной новости, то я не бралась сказать, что чувствовал он, потому что такого смятения чувств на лице я не видела ни у одного человека до этого момента.

Мы перебрались в небольшой парк и сели на скамью в тени под деревом. Некоторое время мы просто молчали, и я совершенно не знала, что сказать, однако Норин заговорил первым:

– Много в природе чудес, \ Но нет ни одного, чудесней человека. \ Он под вьюги мятежный вой \ Смело за море держит путь.

– Что? – не понимающе переспросила я.

– Софокл, – просто пояснил он, глядя чуть расширенными глазами куда-то в воздух. А потом заговорил в никуда, будто объяснял самому себе. – Это бабочка. Мерзкая красота. Смерть бывает такой красивой…

Я в шоке и недоумении открыла рот, но прежде чем что-то сказать, задумалась. Смерть, которая принимает в свои объятия людей, проживших должно быть в целом счастливую жизнь, успевших повидать многое и, может, еще больше оставить после себя, она вызывает… огорчение. Это где-то посередине между горем и восхищением. И она действительно вызывает уважение. Раз мы можем уважать достойную жизнь человека, почему нельзя уважать его достойную смерть?

Я взяла руку Норина в свою и тихо спросила:

– Ты снова потерялся? Где ты сейчас?

– Перекрашиваю стены. Я другой.

Он мне сказал, что когда умирает человек – любой человек, – то из мира уходит не его тело, не его имя, и даже не сам человек, а целый мир. Это как крушение целой Вселенной, наполненной мечтами, планами, стремлениями, провалами и достижениями, невообразимым диапазоном эмоций и чувств. Всякий человек несет в себе, в своей крови, историю многих поколений и после своей смерти сам становится частью истории, и это не просто смерть физического тела, это прекращение богатейшего мира, который никто из живущих не может описать словами, какие бы обороты и выражения ни подобрал. И ему было жаль, что он узнал смерть миссис Фердж, не узнав ее жизни.

Меньше всего мне хотелось сейчас покидать его ради какого-то обеда в кругу людей, которых я почти не знаю. И, собственно говоря, это он настоял, чтобы я не отказывалась от своих обязательств. Я все еще пребывала в состоянии отчужденности после новости о миссис Фердж, у меня не было даже возможности пропустить ее через себя и понять, что именно я чувствую. Потому, не представляя, как при таких смешанных чувствах возможно находиться в обществе людей, далеких от моего состояния, как Британия от зеленых островов Новой Зеландии, я сперва приняла решение никуда не идти. О последствиях моего решения как-то мыслей особых не было. Но именно в эту минуту Норин будто собрался мыслями, восстановив самоконтроль, и первый напомнил мне о планах моей семьи.

– Не пойду, даже можешь не говорить ничего, – упорно возразила я, энергично помотав для большего эффекта головой.

– Не стоит разрушать связь с миром из-за того, что ты отреагировала на одно из его проявлений.

– Какую связь, Норин? У меня сейчас ничего общего с этим миром нет.

– Ты сейчас опечалена, но ведь не из-за того, что что-то случилось непосредственно с тобой, и не из-за тех людей, к которым идешь с семьей. Так почему ты наказываешь реальный мир за то, в чем он не имеет вины? – он выдержал паузу и сжал мою руку крепче. – Почему ты сейчас выбираешь между живыми и мертвыми последних? Не становится ли нам печальнее как раз от того, что при жизни некоторых людей мы не всегда успеваем показать им, как много они для нас значили? Этот обед важен для твоих родителей, неужели они менее важны для тебя умершей женщины?