Кристина Тетаи - Шедевр

Его высказывание было как ледяная вода в жаркий день. Грубо, брутально, но правдиво. Не правильнее ли провести время с живыми людьми, чем запереться в себе, размышляя о смерти малознакомого тебе человека, мысли о котором ничего не изменят? Я посмотрела на его растерянное, но в то же время сознательное лицо и подумала, как так получается, что все мои поступки и желания имеют какое-то разрушительное действие, а Норин своими на первый взгляд непонятными действиями созидает, дополняет и сохраняет? Не в той же ли точке соприкосновения находимся мы с ним? Так почему у него выходит видеть красоту и правильность там, где я вижу только разочарование и несправедливость? Все еще не готовая к предстоящей встрече мило улыбающихся людей, я выбрала довериться Норину и согласилась пойти на семейный обед. Он проводил меня до такси и, будто не желая отпускать меня и вместе с тем подталкивая меня уйти, неожиданно коснулся моего лба своим и на какое-то мгновение с силой закрыл глаза. Это было впервые, когда он сделал что-то, отдаленно напоминающее прощание.

А я только прошептала:

– Завтра в библиотеке на Доминионе в три.

Я уже не успевала домой, потому направилась сразу к дому Спенсеров. Ждать пришлось недолго, и вскоре я увидела отцовский «Маркетт», направляющийся по улице навстречу ко мне. Мне не хотелось никак объяснять свое удрученное настроение, потому пришлось приложить усилия, чтобы скрыть горечь и замаскировать ее мнимым удовольствием и предвкушением от встречи. Это было совсем нелегко, но я заметила, что, если много говорить и, если это возможно, в идеале о несущественных мелочах, но как-то незаметно для себя отвлекаешься, и становится легче. Когда мы уже втроем подошли к парадной двери, я заметила маорийскую девочку в саду позади дома. Она подошла к забору, чтобы взять тяпку и ведро, и вновь скрылась за домом. Меня это очень удивило, но ничего прокомментировать я не успела, потому что дверь распахнулась, и нас уже встречала супружеская пара Спенсеров. Им было около пятидесяти пяти, и с самого первого взгляда я почувствовала, как моя нервозность нарастает. Они были от кончиков волос до носков туфлей сплошь англичане. Полная противоположность Сильвейторам с их гламурно-голливудским образом и излишней радужности настроения. Спенсеры были без сомнения воспитаны светским манерам в эпоху Георга IV. Не было ни объятий, ни громких восклицаний, только приветствие, сухое рукопожатие и вежливая сдержанная улыбка. Я их видела однажды у нас дома, но тогда мне не разрешалось спускаться на светские обеды. Собственно, если уж говорить строго по всем правилам, то я и сейчас не могла появляться на обедах, до тех пор, пока не буду официально представлена в свет. Только вот в Новой Зеландии о таких вещах вообще никто не слыхал, и родители как-то решили пропустить этот важный ритуал и перейти сразу к моему знакомству с миром взрослых.

Мне пришлось буквально за несколько секунд в уме бегло повторить правила поведения юных леди, помня о том, что лучше порадовать родителей примерным поведением, чем подвергать их стыду за свои промахи. Теперь я понимала, почему я должна была надеть именно бежевое платье.

Их дом был олицетворением викторианского стиля. Нам предложили сесть на тяжелые деревянные стулья с подлокотниками и высокой выгнутой спинкой, которые были расставлены по всей комнате на первый взгляд в хаотичном порядке, но если освоиться и приглядеться, то благодаря такому интерьерному расположению стульев комната казалась полностью заполненной, без каких-либо пустот в пространстве, и мы могли видеть друг друга и участвовать в беседах, не наклоняясь, чтобы посмотреть на собеседника, сидящего рядом через человека. Обычно именно так и бывает, когда сидишь в ряд со своей семьей напротив гостей или хозяев дома, и если нужно сказать что-то одному из членов твоей семьи, то приходится всегда поворачиваться или наклоняться вперед, высматривая через плечо соседа того, к кому обращаешься. И в этом случае уже не приходится говорить о правильной осанке или манере держать себя. А по всем правилам сидеть нужно с прямой спиной, что после пятнадцати минут обездвиженности делать приходится все сложнее, с руками на своих коленях, правой ладонью поверх левой, не ерзая, не поворачивая корпус, а лишь голову при обращении к собеседнику. Правил слишком много. И с одной стороны я даже порадовалась, что так называемый обед на самом деле явился английским чаепитием, что помогло мне избежать промашек с обращением с едой. Этого я боялась больше всего. Хотя с другой стороны мой желудок после некоторого времени стал требовать положенной по привычному распорядку дня пищи, и я изо всех сил безуспешно пыталась подавить его урчание.

Первое время шли разговоры на темы общих светских новостей, потому что от них всегда проще перейти к личным вестям. Так, беседа о железной дороге и пароходстве стала просто обобщающей темой транспорта, за которой последовала якобы невзначай реплика мистера Спенсера о его новом Кадиллаке 353 V8 с откидным верхом, сшитым из холстины. Тут он стал объяснять моему отцу, что веллингтонская компания Crawley Ridley специально выкупила этот автомобиль из Штатов, перевезла на острова и доработала под индивидуальные требования мистера Спенсера. Не слишком заинтересованные разговорами мужчин наши дамы завели свои беседы.

– Не хотите ли взглянуть на наш сад, Маргарет? – спросила миссис Спенсер мою маму, которая с охотой согласилась и решила прихватить меня с маленьким женским коллективом. Я была рада выйти на воздух. Пока родители могли говорить, я должна была хранить молчание до самого момента, пока ко мне не обратятся лично, и, хотя я очень не хотела повторять ошибку с миссис Сильвейтор, когда за своими мыслями прослушала ее вопрос ко мне, все же непроизвольно я отвлекалась и снова и снова возвращалась к сегодняшнему полудню, думая о смерти миссис Фердж и о том, что сказал Норин. Он не побоялся сказать о ее смерти то, что думает на самом деле, что я не должна уделять ей больше внимания, чем живым людям, и хотя я с ним после с натяжкой согласилась, все же я могла быть достаточно честной с самой собой, чтобы признать, что на долю секунды во мне родилось тогда осуждение и кощунство от слов Норина. Когда встречаешься со смертью человека, распорядки и манеры как-то требуют некоторого внимания к трагичному событию: нужно помолчать, уважительно посочувствовать, кивнуть в понимании – но не проигнорировать. Но сейчас, пока я могла немного подумать о том, что произошло, я понимала, насколько все это было лицемерно с моей стороны. Потому что по большому счету, если быть до конца честной, мне все равно, что она умерла. Норин был прав, я ее не знала, она для меня ничего не значила в жизни, и печаль возникла просто от самого факта смерти человека, и миссис Фердж на самом деле тут ни при чем. На ее месте мог быть любой человек, а я просто отреагировала на эту неожиданную новость. Но сейчас я просто хотела перестать думать на некоторое время, потому с такой готовностью последовала за дамами в сад за домом. Я уже и забыла про ту маорийскую девочку, которую приняла за некий мираж, потому что так остро она не вписывалась в обстановку викторианского стиля, что мне было проще признать ее нереальность, чем убедить себя в ее существовании. Однако девочка была очень даже реальной, и на пороге арочных дверей со двора застыла не только я, но и моя мама, в недоумении глядя на ребенка, работающего в саду миссис Спенсер. Однако мне подумалось, что такой шаг был тоже продуман хозяйкой дома, потому что ее это не смутило, и она даже умело разыграла сдержанное извинение за то, что якобы забыла про свою работницу: