Олег Иралин - Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается

– Трогай! – крикнул Соломон кучеру и, когда они уже свернули на другую улицу, повернулся к племяннику.

Тот сидел, посуровев лицом, и всем своим видом показывал, что сейчас не намерен вступать в разговор. И мужчина не стал тревожить своего спутника, предоставив его своим мыслям до самого конца короткой поездки. Они остановились в другом районе Киева у одного из складов с товаром, как раз напротив ожидавшей их группы людей. От них отделилась юркая фигурка неказисто одетого человека, который поспешил к прибывшим, торопясь придержать распахнувшуюся дверь экипажа. Соломон ступил на землю и, как только Натан оказался рядом, велел кучеру отъехать поодаль. Затем он обернулся к Натану и подбежавшему к ним мужчине.

– Вот твой помощник, – сказал Соломон племяннику, – он же старший над выделенными в твою группу сборщиками. Ему уже приходилось заниматься подобным делом, потому вся хозяйственная деятельность на нём, твоя задача – лишь общий контроль. Там, в Вырьеве, уже ждут выделенные княгинями бирючи, одного из которых вместе с четырьмя дружинниками вы и возьмёте с собой. Ваша задача – вместе с другими группами ободрать население княжества до последней нитки, так, чтобы возвратившийся из степи князь вынужден был искать взаймы у нас, причём под нужные нам проценты. Так, разоряя их, мы сможем полностью контролировать ещё одну часть Руси. Пройдёт время, и…

Соломон вовремя остановился, поняв, что увлёкся, и закончил фразу:

– Срок вам – неделя, что совершенно достаточно для выполнения порученного дела. Вам же двоим необходимо, помимо прочего, ещё и следить за нашими пронырами, чтобы они не присвоили лишнего, а то из всего оброка увидим едва половину.

– Кто эти люди? – спросил Натан, кивая в сторону ожидавшей их группы, и тут же озвучил свою догадку:– Ашкеназы?

– Угадал! – едва улыбнулся Соломон. – Из евреев здесь только трое: мы с тобой да уже представленный тебе Яков, остальные те, кто считает себя таковыми. Твой помощник отобрал желающих из тех, кто пошустрей и смышлёней, да и то сказать: ни мы, ни они в накладе не останемся! Впрочем, пора уже и приступать к делу. Вам – спешить в Вырьев, меня же ещё ждут дела в Киеве. Через неделю встретимся у Якова, а сейчас прощайте!

Прибыв к означенному для сбора оброка месту, группа Натана рьяно принялась за дело. Помимо суммы выкупного сбора, собирались также и недоимки, учтённые в предоставленных им княжеских списках. В оставленных за спинами сборщиков селах скотины, имущества и денежных накоплений заметно поубавилось. Богачи в один день стали бедняками, а те, кто считался бедными, – нищими, лишившимися не только живности и имущества, но и самого крова. Но и им повезло больше, чем тем несчастным, которые, не имея возможности выплатить означенной суммы, вместе со своими семьями отправились в колодках, гонимые плетью на рынок рабов. По вырьевской земле поднялся стон, и возмущение крестьян достигло таких пределов, что отправленные в поддержку сборщиков воины едва сдерживали его, ввиду своей малочисленности подавляя его из последних сил.

– Побойтесь Бога, правоверные! – кричали бирючи, когда волочащие должников гриди натыкались на топоры разъярённых селян. – Ведь не для себя стараемся, лишь ради вызволения воев, таких же мужиков, что ушли с князем Милославом на защиту земли русской!

И несостоявшиеся мятежники пятились растерянно, уступая приведённым доводам, не давая воли разыгравшемуся гневу. К исходу третьего дня Натан насмотрелся такого и столько, что невольно очерствел душой. Он уже мог спокойно зреть, как в голос воют схватившиеся за голову бабы, все облепленные ребятнёй, в один миг лишившиеся не только коз, овец и птицы, но и последних кормилиц – коров! Как гаснет надежда в глазах забиваемых в колодки мужиков, как, словно стадо животных на убой, гонят по пыльной дороге обречённых на рабство женщин и детей, вдогонку своей же живности, изъятой у них за недоимки! Иной раз запустевали целые селения, но никакие крики и мольбы не трогали сердца сборщиков и приданных им дружинников.

Когда сёла, указанные для сбора оброка группе, уже почти все были охвачены вниманием подвластных Натану сборщиков, и оставалось последнее, совсем небольшое по размерам, юноша почувствовал полное опустошение в своей закостеневшей в эту неделю душе. Он почти потерял сон. Стоило ему прикрыть глаза, как начинали мелькать картинки с ревущим скотом, разлучаемыми с родителями детьми, угоняемыми на продажу, и целых семей, бредущих в невольничей веренице. Искажённые ужасом лица сменялись подавленным кротким безразличием сломленных обстоятельствами людей, и на смену им приходили сундуки, доверху набитые серебряными и золотыми монетами, разного рода украшениями. Для вывоза изъятого добра не хватало подвод, равно как и конвоиров угоняемых на продажу людей и скота, и постоянно приходилось нанимать тех, кому посчастливилось избежать лихой участи в уже пройденных его группой сёлах.

Как только сгустились сумерки, Натан, отказавшись от ужина, свалился на кровать в одной из очищенных от своих хозяев хорумин и погрузился в забытьё. Как и прежде, ему стали сниться какие-то кошмары, и он стонал во сне, часто просыпаясь от особенно страшных. Полежав с минуту с открытыми глазами, он снова впадал в сон, более похожий на бред, и лишь под самое утро ужасные образы оставили его утомлённое сознание. Ему вдруг привиделась вторая мать и младшая сестра. Они, стоя у ставшего родным дома, снова провожали его в дальний путь. Стана говорила что-то ласково, тая в глазах печаль, а сестрёнка протягивала завёрнутый в рушник хлеб, и Натан уже почувствовал его неповторимый запах, когда видение растаяло, уносясь прочь вместе со сном. Сейчас юноша совсем не желал просыпаться и, не в силах удержать милые ему сердцу образы, тяжело вздохнул. Он открыл глаза и долго лежал, уперев взгляд в потолок. Внезапно навалилась такая печаль, что захотелось плакать, но слёз не было, лишь душа содрогалась, рыдая над чем-то утерянным, таким хрупким и дорогим … «Рушник! Как же я позабыл о нём!» – подумал Натан и вскочил на ноги. Он наскоро оделся и выбежал на улицу к возу с сундуком, в котором хранились его изрядно прибавившиеся вещи. Коротко щёлкнул открываемый замок, откинулась крышка, и руки погрузились в кипу сложенных рубашек, штанов, кафтанов и прочей одежды. «Неужели потерял? – испугался Натан, перебирая содержимое сундука. – Ведь я так давно не брал его в руки, совсем позабыл о нём!» Наконец в руках появилась расписанная узорами материя, и юноша поднёс её к глазам, рассматривая узоры. Он почувствовал, как откуда-то нахлынул прилив нежности, и он не торопился выпускать рушник из рук, вызывая в памяти картины его жизни в болгарской семье.