Юрий Пешкилев - Тень князя

Гости ели и веселились. Внезапно, словно по чьему-то указу, за столом завертелся разговор о сегодняшнем покушении. Встал князь Переяславля-Залесского Дмитрий Ольгердович, человек крупный, силищи неимоверной. Он немногословно попросил прощения у Великого князя, что недоглядел за подлыми людишками своего города. Дмитрий в ответ жестом простил своего тезку.

– А что за кинжал был у душегуба? – внезапно спросил кто-то.

– А непростой кинжальчик-то, булатный, с каменьями! – ответил ему сосед.

Все зашумели, изъявляя желание посмотреть на орудие покушения. Дмитрий кивнул и слуги вынесли на всеобщий позор злополучный кинжал. Гости принялись его рассматривать, передавая друг другу. Орудие неизвестного вора производило на них разное действие. Кто-то пожимал плечами, а кто-то, напротив, хмурился или испуганно затихал. Хотя все сходились на том, что кинжал этот непростой, стали булатной, камни и позолота на нем дорогие. По мере продвижения клинка молчание за столом сгущалось.

– Да то ж тверского князя кинжал! – Разорвал внезапно нависшую тишину голос боярина Ивана Квашни, человека ума недалекого, про которого говорят, что язык впереди ума идет. – Я, когда в Твери был, его у него на поясе заприметил. Все сходится. И камень такой. И вот такой. Да другого такого и не сыщешь!

Все зашумели, словно поток воды вырвался на волю. Конечно, многие и ранее узнали кинжал, да промолчали. Но теперь, когда дурень языкастый сыскался, все спешили подтвердить, что кинжал и впрямь тверского князя.

– Тихо, тихо князья да бояре! – властным жестом Дмитрий остановил шум за столом. – Ежели и впрямь, как вы говорите, это от князя Михаила нам «подарок», то следует спросить строго с Твери. Но прежде разобраться надо.

Все за столом были согласны с ним, но возбуждение не утихало. Шутка ли – запахло новой войной! В волнении бояре съели дичь и поросят, затем на новой перемене умяли ухи, затем овощные закуски, потом пироги с мясом и рыбой. Все это обильно запивалось бочонками хмельного меда. Разговоры пошли военные, про ратные подвиги да геройские смерти на поле брани. Некоторые бояре были готовы хоть сейчас сесть на коней и ехать спрашивать с Твери за кинжал.

Но двоих из этого хмельного сонма гостей, бывших на пиру, меньше всего занимал таинственный кинжал. Черные, колдовские глаза Ивана Вельяминова и выцветшие, словно прозрачные, очи Дмитрия Боброка продолжали разглядывать юную княжну. И если во взоре первого читалась лишь животная страсть, помноженная на неуемное потакание своим прихотям, то во взгляде воеводы казалось, застыл испуг перед внезапно свалившейся неотвратимо накатывающей любвью.

Под огнем взглядов пристально вылупившихся на нее немолодых бояр, Анна смущенно накинула на лицо вуаль, успев, впрочем, сверкнуть на прощанье седому воеводе таким взором, что сердце его окончательно улетело в бесконечную даль, из которого оно уже рисковало никогда не вернуться.

Поднятый в вершины сладостных грез, Боброк-Волынский с трудом вернулся на землю, внезапно услышав шум пира, заглушавший все вокруг. Гости пили, ели, хвастались подвигами, собираясь воевать. Оглядевшись, он заметил пристальный взгляд черных глаз, злобно резанувших его, словно мечом. Человека этого, в красной рубахе, он давно приметил, так как знал его с малолетства и юности, когда служил у прежнего тысяцкого. Еще тогда они соперничали, состязаясь с Иваном в бешеной скачке на лошадях и ратном бое. Нутром старый воевода почуял, что и в битве за сердце Анны ему будет достойный соперник.

Меж тем пирующие договорились до того, что хотели ехать на Тверь прямо сегодня, опосля последнего кубка. Но закончилось все более мирно. Нетрезвых гостей слуги просто развезли по домам. Так закончился первый день княжеского пира.

– — – — – — – — – — – — – — – —

Ночью того же дня в опочивальне князя было тихо. Стольников да слуг отослали, дверь была плотно притворена, а на страже стояли крепкие молодцы.

Князь, одетый в простую одежду да мягкие сафьяновые сапожки, сидел кручинясь и подперев голову сжатыми в кулак длинными пальцами. Боброк, все такой же грозный и по-военному одетый, стоял чуть поодаль, склонившись над злополучным кинжалом тверского князя.

– Завтра весь Переяславль будет гудеть об этом.

Дмитрий молчал.

– Кинжал приметный, признали его многие. Кто погорячее, уже на Тверь в поход собирается. Не верится мне, что Михаил Тверской душегуба со своим кинжалом подослал. Любой можно было ножик дать, только не свой. Что думаешь, княже?

– Конечно, это не Михаил. Но вот кто сделал это?

– А кому такой шум выгоден? – Боброк махнул рукой в сторону окна, из которого и впрямь доносился людской шум и крики. – Завтра весь народ переполошится.

– Кому выгодно, чтобы народ волновался, да чтоб супостаты вокруг мерещились? – Словно эхо повторил князь.

– Только одному – вечевому воеводе – тысяцкому.

– Но у нас нет тысяцкого. Помер наш Василий Васильевич уж второй месяц как.

– Но сын его, Иван Васильевич, на пост этот глаз имеет. Ему и выгодно. Кто народ на брань сбирает? Тысяцкий. А где у нас тысяцкий? Ан нет его! Тут князь и даст ему чин! – От внезапного прозрения Боброк заволновался, заходил по опочивальне.

Дмитрий заговорил.

– Вельяминовы эти меня давно беспокоят. Матушка моя, покойница, царство ей небесное, была из их рода, так что они родня мне. Но не чувствую родства ни с Тимофеем, ни с дядькой Иваном. Только Микула видно, человек добрый. У деда моего, старого тысяцкого, сила какая-то была тайная, бесовская. Крепко он Москву держал, да недобрыми делами.

Боброк молчал и внимательно слушал.

– Иван весь в отца пошел. Дела темные ведет, с разбойниками водится. Докладывают мне много про него. Не могу я его тысяцким делать. Ни мне он жизни не даст, ни всему княжеству. Лживый его язык, змеиный… Но это еще полбеды. Днями, еще в Москве – совсем он меня огорчил. Такое сотворил – только тебе могу рассказать. Пришел он ко мне, челом бьет, просит руки Анны, сестрицы моей…

– Как? – Воскликнул Боброк. – И что же ты, княже? – В крайнем волнении спросил он.

– Ну, я еще не выжил из ума, чтобы женить его на родной племяннице…

Боброк не замечая ничего вокруг, в смятении ходил кругами по комнатке. Дмитрий с улыбкой наблюдал за ним. Наконец, словно решившись на что-то, Дмитрий Михайлович грузно опустился на одно колено и смиренно проговорил.

– Князь, просьба у меня к тебе.

– О чем же просишь?

– Прошу руки сестрицы твоей, Анны. Не гневайся, князь, если не по нраву твоему просьба. Сегодня на пиру, как увидал я ее, так и покой потерял. По сердцу она мне…

– Знаю, знаю. Подними взор, витязь русский. Все видел. Ждал, когда ты сам решишься. Вот богатырь – сто битв пережил, сто врагов побил, а в делах любовных, как мальчишка. Но знай, я свой сестре только добра желаю. Женись, хоть и старше ты ее намного. Но бабий век на Руси короткий, а ты еще вот какой статный… Сто лет проживешь, сто вёсен.