Ирина Июльская - Летиция, или На осколках памяти

Солнце, жаркое для этой поры, заливало своим светом комнату Мирры. Дмитрий заметил, что волосы у нее волнистые, на концах скрученные в тугие спиральки. Коротко остриженные на затылке, они открывали постороннему взору шею и верхнюю часть спины девушки. Немного острая, почти подростковая фигура, делала Мирру Зильберштейн значительно моложе своих лет. Несколько крупноватый нос, под стать ему пухлые губы от природы малинового цвета и живые карие глаза изумительной миндалевидной формы с пушистыми ресницами. Не сказать, чтобы красавица, но внешность яркая, индивидуальная, как часто бывает у полукровок.

Стены комнаты были увешаны фотографиями и вырезками из журналов. Здесь можно было увидеть и знаменитостей Голливуда, и фото отечественных звезд экрана. Дмитрий подошел к стене, чтобы поближе рассмотреть фотографию чернокожего джаз-мена Бэна Уэбстера, соул-певца Сэма Кука и Литтла Ричарда.

– Смотрю, Вы джазом увлекаетесь. – поинтересовался Дмитрий у Мирры.

– Да, увлекаюсь. Хотела стать музыкантом, поступить в консерваторию по классу фортепьяно, но мама уговорила стать врачом. И вот, теперь я, увлекающийся джазом врач. – добавила она, глядя на снимки.

Дверь приоткрылась и домработница пригласила молодежь к столу.

Посреди большой гостиной стоял длинный дубовый стол, покрытый белой скатертью с кистями. На столе – большая фарфоровая супница с дымящимся харчо, его разливала по тарелкам большим половником домработница Глафира Феоктистовна, которую за глаза все члены семьи Давида Яковлевича, называли просто Глаша или Глафира. Высокого роста, крупного телосложения, с темными волосами на прямой ряд, заплетенными в тугую косу, скрученную в пучок на затылке, она напоминала собой кустодиевскую картинную копию, ту, где купчиха пьет чай из блюдца. С учетом возраста, конечно. Такой Глаша была лет тридцать назад. Плавно, чуть переваливаясь с ноги на ногу, она неторопливо и с достоинством обходила сидящих за столом, ставя перед каждым тарелку с ароматным харчо, который после всеми признанного борща, лидировал в первых блюдах ее приготовления.

Собрав пустые тарелки, Глаша удалилась на кухню и вскоре вернулась с сервировочной тележкой, на которой стояли тарелки с уткой и тушеной капустой. Вкусный дух, исходящий от блюд, предвещал наслаждение едой. Перед каждым из сидящих за столом, стоял высокий хрустальный стакан, наполненный ярким по цвету клюквенным морсом, холодным и кисло-сладким.

Обед подошел к концу, все дружно поблагодарили Глашу, Давид Яковлевич закурил трубку, а остальные некурящие встали и вышли из-за стола.

Мирра решила взять шефство над Дмитрием и чтобы ему не было скучно, завела разговор о поэзии, в которой простой парень, выпускник летного училища Ильин силен не был. Он так прямо и сказал об этом девушке, а она уже открыла крышку пианино и положив на клавиши свои смуглые тонкие пальцы начала играть Шопена, затем запела «Это было у моря» на слова Игоря Северянина. Ильин внимательно слушал стихи и там, где королева «отдавалась грозово», к его щекам предательски прилила кровь, да так, что он опустил глаза. А Мирра, не подав вида, и лишь внутренне усмехнувшись, продолжала дальше под удачно подобранную музыку декламировать «Поэзу трех принцесс» того же автора. Стихи прекрасные, очень чувственные и оригинальные, в ее исполнении были особенно хороши.

Давид Яковлевич, отложив трубку в сторону, подошел к пианино. Подсев к дочери, они в две руки дружно и весело сыграли «Собачий вальс». Екатерина Сергеевна сидела у окна с пяльцами и корзинкой для рукоделия и что-то вышивала на полотне. Когда «Собачий вальс» был сыгран до бодрого конца и в комнате наступила тишина, она обратилась к дочери:

– Миррочка, сыграй что-нибудь русское.

Мирра начала играть Чайковского, затем попурри из русских песен и как-то незаметно перешла на джаз.

Ее ловкие пальцы бегали по клавишам, то поглаживая их, то ударяя по ним. В джазе нет строгих правил, он отрыт для импровизаций и это особенно нравилось Мирре. За фортепьяно она забывала обо всем, погружаясь в музыку все глубже и глубже, виток за витком. На ее лице в такие моменты многое можно было прочесть. Такую гамму чувств Дмитрию ни разу не доводилось видеть на человеческом лице и так близко перед собой. Что-то отдаленно напоминающее, он видел у девушек в моменты плотской любви, но, как правило, это быстро заканчивалось со всеми охами и вздохами, а затем пустота и хоть семечки лузгай на пару. Девушку, подобную Мирре Зильберштейн, простой парень с Вологодчины Дмитрий Ильин видел в своей жизни впервые. Он и не догадывался, что такие бывают. Сражен? Покорен? Он и сам еще не знает. Были и пофигуристее, и покрасивее. Такой не было.

Лето быстро достигло своего пика и после Иванова дня покатилось с горы, повернув на зиму. Птицы покорно расселись по гнездам, терпеливо ожидая проклюнувшегося потомства. В саду стоит тишина и слышен лишь шелест ветвей деревьев при поднявшемся ветре.

Обещают скоро снять гипс с ноги Дмитрия и все, можно возвращаться в строй. Второй месяц он гостит в семье Зильберштейнов и привык к ним, как к родным.

Но, что-то пошло не так. Врачу-ортопеду не понравился снимок. Стал вопрос о повторной операции. Конечно, может и не уволят из ВВС совсем, но из испытателей могут попросить, здесь физическая форма со здоровьем в приоритете и помимо опыта – наиглавнейшее условие.

Настроение у лейтенанта Ильина было, мягко говоря, не очень… Он сидел, откинувшись в кресле, положив загипсованную ногу на скамью беседки. В руках у него была открытая книга, но настроения читать не было совсем. Из этого состояния его вывел голос неожиданно возникшей перед ним Мирры, она присела рядом на корточки и, заглядывая в глаза, с улыбкой сказала:

– Почему грустим? А у меня хорошие новости: завтра Вас осмотрит медицинское светило из Москвы. Гений отечественной травматологии профессор Михайлов, специально для Вас едет из столицы. Но, если уж совсем честно, не только за одним этим. В нашем городе собирают научный симпозиум по ортопедии, представляешь (она невольно перешла на «ты»), скоро откажутся от гипса и перейдут на аппарат курганского доктора-ортопеда Илизарова. Это прорыв, революция в травматологии! – девушка говорила с жаром человека, преданного делу медицины. Ее глаза зажглись огнем надежды и она, кивнула в сторону костылей:

– Выбросите скоро костыли, встанете на ноги, и никакого гипса! – уверенно сказала она, – Ну, загадывайте, что Вы первое сделаете, когда это произойдет?

Ее улыбающееся лицо было совсем близко от его лица и он почувствовал исходивший от нее аромат:

– От тебя вишней пахнет, от твоих волос! – вырвалось у Дмитрия.