Евгений Петропавловский - Чингис-хан, божий пёс

Осторожный Алакуш-тегин, не пожелав воевать с монголами, известил Чингис-хана о нависшей над ним угрозе. И тот, немедленно собрав курултай, заявил своим нойонам:

– Думал я, что мы добились мира, победив одних врагов и устрашив других. Но это было ошибкой, снова зложелатели не дают нам покоя. Таян-хан найманский и предатель Джамуха собирают племена, чтобы прийти с войной в наш улус. Видно, прав Таян-хан: один правитель должен быть у людей – только тогда они смогут жить в мире и согласии. Что ж, достоинство каждого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца!

Видя, как Чингис-хан идёт от победы к победе, даже самые маловерные уже не сомневались в том, что самим Менкэ-Кеке-Тэнгри 58 58 Менкэ-Кеке-Тэнгри – Вечное Синее Небо. ему предопределено править народами. Поэтому на курултае именитые посланцы от разных племён единодушно поддержали его решение: упреждая врага, идти на Алтай, в страну найманов, и там разбить Таян-хана.

Не ожидавшие нападения найманы были застигнуты врасплох, когда монголы вторглись в их земли. Орда Таян-хана превосходила по численности монгольское войско, но у страха глаза велики, и Таян-хан отступал, не решаясь дать сражение; а по пути от него откалывались, сворачивали в сторону и бежали прочь многие родичи и знатные нойоны со своими семьями. Это отступление продолжалось до тех пор, пока Таян-хан не попал в окружение на возвышенности Наху-гун.

Решающая битва началась вечером. С устрашающими криками помчались на врага монгольские багатуры, пуская в ход сперва стрелы, затем копья; и наконец, сойдясь в ближнем бою, стаскивали врагов с сёдел при помощи волосяных арканов и острых крючьев, прикреплённых к древкам пик. И добивали их короткими мечами и кривыми саблями. Кони в исступлении кусали неприятельских всадников и друг друга. Некоторое время найманы пытались оказать сопротивление: с яростью отчаяния наскакивали они на врагов, обменивались с ними ударами, но очень скоро валились наземь, изрубленные, обливающиеся кровью. Ни выстоять, ни спасти свои жизни они не имели шансов.

К утру всё стихло. Найманы были разбиты, Таян-хан погиб в сражении, а его сын Кучлук бежал с остатками найманского войска.

Вновь удалось ускользнуть и неуловимому Джамухе.

– Ничего, мы его столько раз били, что теперь за ним никто не пойдёт, – холодно щурясь и покручивая пальцами правый ус, сказал Чингис-хан. – Кому он нужен? Пусть анда скитается по краям мира, как старый хромой дзерен 59 59 Дзерен – азиатская степная антилопа. , пока не издохнет от усталости. А может, ко мне приползёт просить милости. Только прежде чем он её получит, уж я припомню ему, как он варил в котлах моих нукеров.

Да, он победил. В очередной раз доказал всем, что с недавних пор ему не стало равных в степи, и впредь будет только так, и никак иначе… Однако Джамуха снова ускользнул у него из рук. И досада осталась.

«Ладно уж, – осадил он себя. – Даже самый счастливый человек не получает всё и сразу».

Зато с описанного дня не стало на Алтае найманской страны: вся она, с её народом, вошла в Чингисов улус. Здесь же сдались хану и племена, шедшие прежде за гурханом Джамухой: джадаранцы, хатагинцы, сальджиуты, дорбены и многие другие.

Привели к нему Гурбесу, мать Таян-хана. Когда та была молода, по всей степи разносилась молва о её редкостной красоте. И сейчас ещё Гурбесу сохранила следы былой привлекательности: стройный стан, как у юной девушки, гладкое лицо без единого намёка на морщины, большие, слегка раскосые глаза с бархатистым взглядом… Воистину в юности она должна была сражать мужчин наповал!

Горделиво, не склоняя головы, стояла Гурбесу перед ханом-победителем. И это его рассердило:

– Обычно пленные молят о пощаде, целуя мои гутулы. Что же ты молчишь-то, словно Великий Тэнгри подарил тебе вечную жизнь?

– Вечную жизнь мне подарить может только наш бог Иисус 60 60 Найманы, как и кераиты, были христианами. , – ответила женщина, и её взгляд светился прозрачным льдом. – А от твоего идола мне ничего не надо. И у тебя просить пощады не собираюсь, ведь ты способен только втаптывать жизни в прах. Убей меня, я готова к смерти.

– Э-э-э нет, не будет у тебя лёгкого конца. Мне ведь рассказали пленные нойоны, что это ты вместе с Джамухой подбивала Таян-хана идти на меня войной. Мало тебе было найманского улуса, ещё и моего захотелось? Могла бы жить спокойно – так нет же! Добилась того, что Таян сделался вороньей поживой… Чего не хватало тебе? Почестей? Богатств? Славы? Так получишь от меня славу – такую, что сохранится и через много трав после твоей смерти.

– Ты убил моего сына, – сказала Гурбесу. – И ничего худшего уже сделать мне не сможешь.

– А вот сейчас увидишь, – недобро усмехнулся в усы Чингис-хан. – Доложили мне, будто ты говорила, что от монголов дурно пахнет. Что ж, хоть ты уже и немолода, но сегодня я брошу тебя на своё ложе, и пусть монгольский запах войдёт в твою плоть навсегда. Посмотрим, сумеет ли помочь тебе твой голый бог на кресте.

Сказав это, он развернулся к ней спиной и направился к своей юрте. Задержался у входа, сделал знак нукерам и, откинув полог, шагнул внутрь.

Гурбесу тотчас подхватили под руки. Она зарычала раненой тигрицей и стала отчаянно отбиваться. Но все её усилия были тщетны: женщину проволокли следом за ханом и бросили на войлочное ложе. Затем невозмутимые нукеры вышли наружу и встали по обе стороны от входа в юрту, уперев в землю короткие копья.

…Из юрты долго доносились отчаянные крики и звуки борьбы. Но крики становились всё тише и вскоре сменились редкими стонами. А затем наступила тишина.

Прошло время, достаточное для того чтобы неторопливому всаднику несколько раз появиться с одной стороны горизонта и скрыться с другой, прежде чем хан вышел наружу.

– Хоть и не из молоденьких эта кобыла, а ведь и не очень стара ещё, норовиста и вынослива, – лениво выговорил он, обратив лицо к группе собравшихся поблизости нойонов. И, щурясь от ярких лучей неторопливо поднимавшегося в зенит солнца, добавил:

– Оставлю её себе. Медленная месть намного слаще, чем быстрая. Чтобы распробовать мясо, надо его как следует разжевать. Поханствовала вдоволь Гурбесу – теперь же может только шипеть, как кобра, вставшая на хвост. Да и зубы у этой кобры я вырвал… Ничего, пусть поживёт и поучится покорности у моих молодых жён.

Нойоны почтительно молчали. Им не было дела до судьбы знатной пленницы.

Хан ещё недолгое время постоял подле входа в юрту, обратив свой взор в испещрённую цветущими маками степь и слушая раздававшуюся поблизости жизнерадостную песню жаворонка. А потом зашагал прочь.

В последующие дни, когда у Чингис-хана возникала такая прихоть, он призывал Гурбесу к себе в юрту и употреблял её – иногда быстро, не раздеваясь, но чаще оставлял на всю ночь. Она уже не сопротивлялась, она сделалась покорной и ласковой. Такой, что со временем хан, дивясь женской природе, стал забывать о прежней вражде. А потом женился на Гурбесу. С тех пор она сидела на пирах вместе с другими ханскими жёнами, а когда он желал – делила с ним ложе… Прошлое миновало, а в настоящем человеку требуется не так уж много. На войлоке, подле уютно потрескивавшего огня в очаге, чувствуя в себе горячую плоть Чингис-хана и смешивая свой пот с его потом, Гурбесу уже не удивлялась тому, что ей бывает хорошо с некогда внушавшим омерзение человеком, убийцей её прежнего мужа и безжалостным гонителем всего найманского племени. Не зря говорят, что даже одна маленькая радость может разогнать тысячу больших горестей, а судьба подобна колесу движущейся кибитки: крутится, не зная остановки, и в свой черёд меняет верх с низом, а низ – с верхом.