Евгений Петропавловский - Чингис-хан, божий пёс

…Ван-хан получил ранение; однако (это Чингис-хан и его воины могли объяснить лишь вмешательством высших сил) ему и его сыну Нилха-Сангуну удалось в сумятице боя скрыться и бежать в страну найманов. Там Тогорила обезглавили, и Таян-хан найманский, оправив в серебро череп ван-хана, сделал из него чашу. А сын Тогорила Нилха-Сангун, брошенный всеми, бесследно сгинул в пустыне. Правда, позже возникли слухи, что ему с горсткой нукеров удалось добраться до земли тангутов, где они приступили к грабежам – и против них послали тангутские войска, вытеснившие их на запад, во владения уйгуров. Там Нилху-Сангуна оставили последние спутники, и он скитался в одиночестве от колодца к колодцу, жалкий и оборванный, пока в оазисе Куча его не убили местные крестьяне. Впрочем, скорее всего, это были только слухи, ибо никто из монголов более не видел Нилху-Сангуна, и следы его канули в пучине истории. Но Чингис-хана мало заботила судьба этого ничтожного человека.

– Ван-хан был воином, хоть и пошёл против меня, – сказал он. – А Нилха-Сангун – даже если когда-нибудь и вернётся сюда – никому здесь не нужен. Что бы с ним ни случилось, его участь не может оказаться благополучной. Потому что он рождён бесчестным и малодушным по воле Вечного Неба и другим стать не способен. Нет ему больше места в степи.

Многих кераитов Чингис-хан раздал в рабство, а их улус присоединил к своим владениям. Взял он себе здесь и новую жену, девушку по имени Ибаха-беки. Была она старшей дочерью Чжаха-Гамбу, брата Тогорила. Младшую же дочь Чжаха-Гамбу – Сорхатхани-беки – хан отдал в жёны своему тринадцатилетнему сыну Тулую.

Минует три года, и Чингис – в качестве награды за ратные подвиги – подарит наскучившую ему Ибаху-беки нойону Джурчедаю.

– Она будет тебе хорошей женой, уж я-то знаю, – скажет ему хан. – Ибаха молода, и красота её ещё не скоро поблекнет, как стёршаяся от долгого хождения монета. С ней отдаю в приданое всё её имущество и стада, и боголов, которые ей прислуживали. А детей, которых Ибаха станет рожать для тебя, я возвышу и велю народу почитать их, как если бы они произросли от моего семени.

Злые языки за спиной Джурчедая – не без оглядки, а всё же примутся судачить:

– Когда чья-нибудь старая вещь переходит в другие руки, она становится новой. Что уж говорить о ханских жёнах.

– Упаси небеса от таких подарков.

– Куда денешься: коли до тебя очередь дойдёт, и ты примешь траченный товар с поклонами. Ведь отказаться невозможно.

– И не передаришь никому.

– Какой там! Ни передаривать, ни обижать не станешь. Будешь холить и лелеять, если хочешь сохранить голову на плечах.

– Принять к себе бывшую ханскую жену – всё равно что пустить соглядатая в свою юрту.

– И то сказать: как только Ибахе станет что-нибудь не по нраву, она вольна пожаловаться на нового мужа.

– Ну, это вряд ли. Не побежит Ибаха с жалобами.

– Побежит или нет, а всё же Джурчедаю, должно быть, боязно укладывать её на свои войлоки.

– Может, боязно, а может, и любопытно.

– Чтобы утолить любопытство, достаточно одной ночи, от силы – двух-трёх. А им жить столько трав вместе.

– Не знаю кому как, а во мне бы боязнь пересилила…

Впрочем, Джурчедаю будет и горя мало: жён-то у него имелось предостаточно, куда дороже ханская милость!

Более завидной доля окажется у Сорхатхани-беки. Став старшей женой Тулуя и матерью будущих ханов Хубилая, Мункэ, ильхана Хулагу и претендента на престол Ариг-Буги, она после смерти мужа сосредоточит в своих руках большую власть и будет пользоваться почётом и уважением у монголов.

***

Джамуха… Память о нём болела в душе Чингис-хана. Но так уж водится среди людей: только любовь и дружба уходят навсегда, а ненависть возвращается снова и снова. Разрыв между андами стал глубок, словно вековая трещина в горной породе. Примирение было невозможно: велика степь, а места для двоих в ней оказалось мало.

– Убью его, – говорил себе Чингис, перебирая в уме всё то зло, которое ему довелось претерпеть от побратима-предателя. – Недолго осталось нам ходить под одним небом. Обязательно убью!

И вместе с тем он понимал, что нетерпение сродни опрометчивости. Да и не чувствовал в себе полной уверенности, что поступит с Джамухой именно так, как говорил. Оттого не торопил события. Надеялся: случай сам управит его поступками, когда дойдёт до дела.

Впрочем, анда – точнее, память о нём – это единственное, что омрачало настроение хана в последнее время. Остальное складывалось как нельзя лучше.

Всё легче распоряжался Чингис-хан чужими жизнями, всё выше возносился над простыми смертными, почти не задумываясь об этом. Лишь изредка – когда выдавался спокойный тихий вечер в своей юрте, у очага, в кругу домочадцев – посещала хана отрадная мысль: вот оно, пришло долгожданное время, когда начинает сбываться то, о чём давно мечталось. Год от года ширится и крепнет его власть. Больше ему некого бояться в степи, не от кого стеречься. Никто не посмеет нарушить его покой, никто не оскорбит и не причинит ему боли, как это не раз случалось в далёком детстве. Наоборот, теперь именем грозного Чингис-хана враги пугают своих детей. Зато его соплеменники, крепко спаянные общими желаниями и надеждами, готовы в любой день, не задаваясь лишними вопросами, седлать лошадей, чтобы отправиться вслед за своим ханом в очередной набег, сулящий каждому славу и несомненную выгоду. Вот какая хорошая жизнь настала! Ради неё стоило терпеть лишения и невзгоды; а что она омыта реками чужой крови – ну так не могут же все быть победителями. В степи испокон веков жили по принципу: пусть молнии несчастий испепелят юрты соседей, а наш курень обойдут стороной. Наверное в том и заключается высшая справедливость, что небо благосклонно к сильнейшим и достойнейшим.

Когда Чингис-хан думал об этом, необычайно тепло становилось у него на душе.

Правда, всё меньше выдавалось спокойных тихих вечеров в кругу домочадцев. Потому что с каждым днём прибавлялись неотложные заботы. Время тихоходных событий давно осталось позади – теперь они летели вскачь: всё быстрее, всё головокружительнее.

***

Джамуха после поражения ван-хана нашёл убежище у найманов и принялся подстрекать Таян-хана найманского против Чингиса. И поддался Таян-хан, стал искать союзников для войны с монголами. Весной в год Мыши (1204) он сговорился о совместных действиях с меркитами, а затем отправил к Алакушу-тегину, хану племени онгутов, посланника с письмом:

«Сказывают, что в северных пределах появился новый государь по имени Чингис-хан. Мы знаем только точно, что на небе есть двое: солнце и луна, но каким образом будут два государя царствовать на этой земле? Будь ты правою рукою моею и помоги мне войском, чтобы мы могли взять его колчан 57 57 Взять его колчан – т.е. отобрать власть. ».