Юрий Луценко - Политическая исповедь. Документальные повести о Второй мировой войне

Борис Александрович Фомин, 1922 года рождения, выпускник кадетского корпуса (Белая церковь в Югославии), студент-архитектор. Осужден после задержания на 10 лет исправительно-трудовых работ (ИТР). Во время пребывания в Винницкой тюрьме следователи усиленно старались между ним и мной вбить клин и натравить меня на Бориса из-за разницы в сроке. После освобождения из лагеря в 1956 году Фомин поселился в Свердловске, женился, закончил институт и работал инженером на стройке. Умер в 1988 году.

Мирослав Чипиженко после освобождения в том же 1956 году тоже уехал в Донецк на Донбассе, тоже закончил образование, женился имел двоих детей. Китайсков заезжал к нему в гости по дороге в Новочеркасск около 1998 года. Мирослав был еще жив и здоров.

Клавдий Цыганов поселился после освобождения в Твери. Тоже завершил образование. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Лето в «Могиле» незаметно перешло в раннюю осень, а наша судьба все еще оставалась неопределенной. Потом и Елене Манохиной пришлось поспешно убираться из лагеря. Нам всем было искренне жаль расставаться с хорошим другом, но я лично, как ответственный за группу, был одновременно и рад этому, потому что ее пребывание среди нас в той среде становилось все более опасным. И не только для нее, но и для нас, ее вынужденных защитников. Елену вежливо выпроводил, несмотря на то что относился к ней с неприкрытой симпатией, полковник – начальник лагеря. Поводом послужил конфликт с начальником режима: Елена, отстаивая права медицинского работника, потребовала допустить ее к изувеченной на стройке еврейке из гетто. А начальник режима на глазах у десятков невольных свидетелей просто пристрелил покалеченную – «чтобы не мучилась». Полковник поступил тогда мудро: ведь наглый фельдфебель не простил бы Елене оскорбительных слов в его адрес и обязательно нашел бы возможность для мести.

А уже в конце сентября Елена в переполненном краковском трамвае попала под облаву. Немцы тогда отбирали заложников в отместку за террористический акт, проведенный группой польской Армии краевой. Все могло закончиться для девушки трагически, но, на свое счастье, в толпе она увидела двух офицеров с нашивками «РОА» на рукавах. С большим трудом она протолкалась к ним и попросила помощи. Симпатичная девушка и ее русская речь привлекли их внимание, и они вывели Елену из оцепления.

Познакомились. Старший из них, полковник Ясинский, офицер из штаба Власова, находился в командировке. Его сопровождал молоденький лейтенант. В скверике на скамейке, в нарушение всех норм железной конспирации Елена открыто рассказала новым знакомым о себе, о нас, и о крушении наших надежд, и о бедственном нашем положении в лагере…

Полковник отложил на день свой отъезд в Берлин и занялся устройством нашей судьбы. Познакомившись с Даниловым, он свел его со своим другом – начальником еще одного пункта, «Зондерштаб-Р», для переговоров с которым, кстати, и приезжал в Краков. С помощью Ясинского Данилову удалось договориться о тех именно условиях помощи, с которыми мы так прокололись в городе Жешув.

А через неделю и нас выгребли из опостылевшей «могилы». Поселили в большой благоустроенной квартире в пригороде Кракова и организовали ускоренную подготовку для реализации нашего плана – заброски в глубокий тыл на советскую территорию.

Потом еще целый месяц мы провели в полевом лагере, приобретая навыки обращения с различного вида оружием, обучаясь стрельбе, методам самозащиты и ориентированию на местности. Все это происходило в деревушке Егендорф в Верхней Силезии.

Мне уж очень не везло тогда и мало пришлось участвовать в подготовке. Все время, проведенное нами в Германии, как назло, мое тело терзали болезни и недомогания. Две недели пришлось проваляться и в немецком тыловом военном госпитале. Было даже мнение меня отбраковать и отстранить от отправки с первой группой по состоянию здоровья. Только это никак не входило в мои планы, и я, при поддержке товарищей, настоял на своем.

К тому времени к нам пришло пополнение – восемь человек из лагеря военнопленных. По поручению полковника Ясинского их помогли для нас отобрать агитаторы из штаба РОА. Народ был самый разнообразный, как по возрасту – от девятнадцати лет и аж до сорока с хвостиком, – так и по личным характеристикам. Были там и кадровые военные, и люди с рабочей хваткой, были даже два бывших жулика, успевших посидеть в советских тюрьмах.

Но общим оказалось хорошее, бодрое настроение. Мы поняли друг друга и довольно быстро сошлись характерами. К тому же, что было самым главным условием, наша политическая программа всех их вполне устраивала.

А потом неожиданно Данилов привел еще одного человека, по нашему мнению, совсем не подходящего для подобных авантюр. Звали его Михаил Михайлович Замятин. Он был из эмиграции первой волны. Далеко за сорок лет, маленького роста, тщедушного телосложения, набожный. И какой-то уж очень штатский. Оружия он никогда в руках не держал и на этот раз принял автомат с явной неохотой и даже какой-то брезгливостью.

При нашем знакомстве он признался мне доверительно, с обреченностью в голосе, что готов лететь даже ради того, чтобы просто умереть на Родине, если уж не сможет принести больше пользы. Мне очень не понравилась такая обреченность, умирать никто из нас еще не собирался, и я попытался опротестовать включение в состав группы нового товарища. Однако Ипполитыч, который всегда уважал мое мнение, на этот раз был непреклонен.

‒ Нет! – сказал он. – Замятин обузой вам не будет. У него свои задачи.

Больше других из этого пополнения мне понравился бывший сержант Красной армии Александр Никулин. Он был кадровым военным, родом из городка Грязи Воронежской области. Мы с ним быстро подружились, и эта наша дружба пришлась как нельзя более кстати.

Хотя в нашей команде было два человека с армейским званием старшины, но именно сержант Никулин по моему настоянию был назначен командиром. А мне предназначалась роль политического и стратегического руководителя. Конечно, временно, только до того момента, когда к нам присоединится основной отряд с Даниловым.

По просьбе Александра Ипполитовича начальник школы попытался доукомплектовать нашу группу, освободив нескольких членов НТС, которые томились в гестапо города Катовицы. Но, как и следовало ожидать, попытка оказалась безуспешной – по причине конкуренции между собой силовых служб.

А их вражда особенно обострилась во второй половине 1944 года, после попытки государственного переворота и покушения на Гитлера.

По мнению нашего гауптмана, отряд с большой натяжкой был готов к отправке только в средине ноября 1944 года. К тому времени мы уже возвратились в Краков и нарядились в форму желто-зеленого цвета, теплую и довольно удобную, из мягкого, плотного сукна. Эта экипировка из военных трофеев оккупантов принадлежала, должно быть, армии какого-то небольшого европейского государства, «побежденного» немцами. Нужно отдать справедливость бывшим руководителям того государства: судя по одежде для солдат, они неплохо относились к своей армии.