Нина Молева - Ошибка канцлера

– Вот как хорошо, Маврушка, как расчудесно! А ты все толковала, что поопасится, гневу царицыного испугается, ан не испугался, приехал, голубчик мой. Благодарствуй, Петруша, что потрудился.

– За честь почел волю вашу исполнить, ваше высочество.

– Эх, Петруша, было высочество при папеньке да при маменьке, а теперь, видишь, слава одна. Царства моего наберется деревенька да двор в Александровой слободе. Бывал ты там когда?

– Не имел счастья, цесаревна.

– Уж и счастья! Это я приобыкла – от царского двора подале, к монастырю, куда меня норовят пристроить, поближе. А тебе после Петербурга да стран европейских у нас не покажется, ой не покажется!

– Как можно, государыня, где вы, там и праздник

– Да полно тебе. Деревня деревней, разве что дом на Торговую площадь глядит. Иной раз к окошку подойдешь, все развлечешься: там мужики торг ведут, там у кабака пьяницы дерутся, бабы сплетни плетут. А то не жизнь – чистый сон после парной.

– И придумаешь же ты, Лизавета Петровна! Это почему же после парной?

– А потому, Маврушка, что после парной спать не спишь, а рукой не пошевелишь – томно, леностно, да и интересу ни к чему нет.

– Не греши, цесаревна, не греши. Будто уж и развлечений никаких нет. И на охоту ездишь, и с девками своими обычаем песни играешь. Без театральных представлениев тоже не обходится.

– А как же, а как же, Петруша, такой потехи ты и впрямь не видал. Из мочалы бороды делаем, замест париков шапки бараньи берем, тулупы выворачиваем, у баб паневы да платки берем – все в дело идет. Другого-то ничего нету.

– Да что ты, Лизавета Петровна, в самом деле про мочало. А что у актеров, не понарошку все, что ли? Лучше скажи, чего представляем. Ведь сами сочиняем, господам сочинителям денег не платим, в ножки не кланяемся. Про принцессу Лавру, например, чем не пиеса?

– Это что же за пиеса такая?

– Да про такую принцессу, Петр Андреич, которой бы на престол вступить, державой править, кабы только желание ее было.

– Полно, Мавра, пустой это разговор. Да и Петруше он вовсе ни к чему. Слушай, Петруша, на службу ко мне пойдешь?

– С великой радостью, ваше высочество.

– Да что ты, матушка, никак шутки шутишь – что ему в немудрящем хозяйстве нашем делать: частокол подколачивать аль в крыльце ступеньки менять? Так ведь и тесу не осталось. Все на салфетки столовые сколотиться не можем, Михаиле Ларивоновичу Воронцову кланяемся, о подарке просим, чтоб своим ткачам заказал, а тут архитект. Что ж ему без дела сидеть?

– Ан нет, с делом. И вечно тебе, Мавра, первой слово надо сказать! Рта раскрыть не даешь.

– Так чего его раскрывать, коли толковать не о чем?

– Ой, Мавра, перестань. Строиться хочу, Петруша.

– В добрый час, ваше высочество.

– Никак сон наяву увидела! Да строиться-то где, Лизавета Петровна, матушка?

– В слободе. Вот ты твердишь, Маврушка, что тесу не осталося, зато еще бревнышки есть, кирпичу набрать можно. Коли не хватит, то и прикупим.

– В слободе? Да будто ты жить в ней собираешься, матушка?

– Всенепременно. Каждая птица гнездо себе вьет, и я хочу. Плохо, что ли?

– Что плохого! Да как же двор? Женихи высокие? Императрица?

– Ну теперь, Маврушка, ты меня и вовсе смешить собралась. Да императрице чем я дальше от двора, тем лучше. Неужто думаешь, ей меня замуж отдавать хочется? Так я одна как перст, а так за моей спиной муж встанет, а за мужем держава какая, за скипетром потянусь, поддержат, глядишь, силой ухватить могут. Как-никак дочь Петра I единственная, гвардией русской любимая. Не допустит Анна Иоанновна мороки такой.

– Так тогда из здешних, может, кто ей приглянется.

– Ей приглянется, пусть себе и берет, коли Бирон дозволит да место свое царское уступит. А мне ее выбор ненадобен. Вот начну гнездиться в слободе, глядишь, она и подобреет, поуспокоится. Соглядатаев все равно нашлет, а смотреть-то им будет не на что. Живет цесаревна с певчим своим, деток растит, хозяйством нищенским обзаводится, ну и ладно, ну и бог с ней.

– Что ж, так, значит, тому и быть до конца твоих дней, Лизавета Петровна? А еще, говоришь, дочь Петра Великого, единственная, гвардией русской любимая. Покоришься колоде курляндской?

– Молчи, Мавра! Сказано, молчи! Как будет, так будет. Нечего сорокам по хвостам разговоры дурацкие рассыпать, чтоб по свету белому носили. Ничего цесаревна Елизавета Петровна не хочет, ничего ей не надо, вот только дом чтоб Петруша построил.

– Из бревнышек да из кирпичиков. А жалованья тебе, Петр Андреич, от нашей цесаревны обождать придется – не накопила она денег еще.

– И не надо мне жалованья. Обойдусь пока, Мавра Егоровна. Это потом как-нибудь, как вам поспособнее будет. А дом, как смогу лучше, придумаю, не извольте сомневаться, государыня цесаревна.

– А я и не сомневаюсь. Как мой батюшка твоему верил, так и я тебе. Ты мне, Петруша, всегда строить будешь, всегда-всегда.

Но вот на один вопрос „Сказание“ не давало никакого ответа. Козьма Матвеев, – по-видимому, во время строительства Климента ему не принадлежало никакой роли, даже подобной роли коллежского асессора Воропаева. До 1754 года его имя оставалось неизвестным, через несколько лет оно полностью вытесняет имя великого канцлера. Подобная странность должна была иметь свое объяснение. Может быть, все-таки деньги – позднее появившиеся или позднее по каким-то соображениям объявленные владельцем. Удачное предприятие, неожиданное наследство – разве перечислить все источники внезапного обогащения? И именно потому, что прямого ответа не существовало, приходилось выстраивать систему доказательств, захватывающую без малого столетие.

Климент счастливо избежал самых страшных пожаров Москвы XVII века – не потому ли в новом храме появился придел Неопалимой Купины, предохраняющей, по народному поверью, от огненной напасти? Прихожане хотели продлить спокойное существование своей церкви. И снова пожары 1748 и 1752 годов обошли строившегося Климента, не нанесли строительству никакого урона. Климент разделил общую судьбу московских церквей только в Отечественную войну 1812 года, когда сгорели и все приходские дворы, и внутренность церкви, ее завершенное или не вполне завершенное – относительно замысла зодчего – убранство. Потери были так велики, что после отступления наполеоновской армии не оказалось возможным освятить ни одного придела – ни в основном храме, ни в теплой трапезной. Приходилось думать о полном восстановлении интерьеров, но средств у прихожан тем более не было. Досконально проверив действительное материальное положение, Московское епархиальное управление включило Климента в число четырнадцати церквей, которые получили единовременное денежное вспомоществование. А щедростью церковная администрация никак не отличалась.