Нина Молева - Ошибка канцлера

– Мавра, Лесток хорош, а на тебя и вовсе управы нет. Про дела такие не толкуют – делают их, вот что. Да в одночасье делают, чтоб никто не разведал, никто не упредил.

– Господи, ну так и с Богом!

– С Богом, это когда час пробьет нужный.

– Ваше высочество, поверьте, я приложу все силы, чтобы выяснить ваших верноподданных.

– Вот и это зря, Лесток, совсем зря. Чтоб никаких толков от тебя не шло. Думать думай, а болтать не болтай. Выведывать больше надо, какие дела-то у принцессы. В их раздоре согласья у министров не будет, вот и надо глядеть, в какую минуту сподручней.

– Цесаревна, голубушка, значит, не отступилась, значит, в мыслях-то держишь…

…Итак, предстояло пускаться на поиски не названного в „Сказании“ придворного архитектора. Впрочем, зодчих, работавших по заказам двора, было в России тех лет не так много.

Январь 1730 года. Избрание на престол Анны Иоанновны. „Царицу престрашного взору“ никто не подозревал в увлечении строительством. Но первые указы новой монархини связаны с архитекторами. Она хочет строить много. По-новому. Для одной себя. Да и о каких традициях могла идти речь. Кремль не оправился после пожара 1701 года и запустения, вызванного переносом столицы на берега Невы. Арсенал недостроен, и еще многие десятилетия будут пугать ночным временем слепыми глазницами пустых окон. Приведены в порядок соборы, но в теремах неразбериха и грязь. Петр не разрешил заново отстроить на бровке кремлевского холма разросшуюся фабрику органов: новое время – новая музыка. На кровлях Набережных палат, к великому удивлению ведущих опись дьяков, одиноко доцветают остатки висячих садов – яблони, груши, кусты барбариса. Рядом пересохшие бассейны, где плавал под парусом царевич Петр на разукрашенном карбузе. Заглохшие фонтаны.

Чтобы поместиться в Кремле – где же еще жить русской царице! – годен один Потешный дворец. Еще до коронации Анна поручает приведение его в порядок Кшиштофу Конратовичу – Христофору Христофоровичу Кундорату, как окрестили его современные документы. Было время, Петр вызывал саксонского строителя, потому что тот владел бесценным секретом недоступной огню кладки. Басня? Правда? На развалинах кремлевского пожарища его тайна огнеупорного кирпича не уступала по цене тайнам алхимиков. Конратович не получит самостоятельной стройки. Ему предстоит присоединиться к Ивану Богданову, армянину из Новой Джульфы, без малого сорок лет ведавшему московскими живописцами, мастеру на все руки – от подделки под бархат холста до сооружения домов. И к Михайле Чоглокову. Тоже живописцу. Первому учителю Петра. Не обладая талантами художника, Петр не преминул получить первые сведения и о живописи, и о рисунке, и об искусстве гравирования. Чоглоков был допущен во дворец вдовствующей Натальи Кирилловны, потому что расписывал в нем стены и написал портрет забытой царицы. Ему Петр доверил достройку Сухаревой башни, чтобы разместить в новых помещениях Математическую навигацкую школу. Арсенал был второй его большой работой.

Для Анны Иоанновны Кшиштоф Конратович в полном смысле слова столичный архитектор. Через четыре года после закладки Арсенала Петр задерживает дальнейшее строительство, отвлеченный событиями Северной войны и идеей сооружения Петербурга. Конратович получает приказ переселиться в новую столицу – ему предстоит заниматься ансамблем Александро-Невской лавры, не считая множества иных строительных поделок Единственное, чего удается дождаться Конратовичу, – Арсенал выводится под кровлю и великолепно расписывается по фасаду второго этажа густо перевитой виноградными лозами колоннадой: замысел самого зодчего. Анна Иоанновна хотела видеть свой новый кремлевский дворец – Зимний Анненгоф обращенным только к Арсеналу. Она не одинока в своих вкусах. Называя лучшие произведения московского зодчества, В. И. Баженов со временем скажет: „Грановитая палата хороша, но с Арсеналом сравниться не может“. Выбор Конратовича для устройства временной царской резиденции случайным не был, но и не оправдал себя. Больше императрица к услугам саксонского выходца не прибегала.

С Петером Фридрихом Хейдтеном, ставшим в России Петром Ивановичем Гейденом, дело обстоит иначе. Он один из первых строителей, кого Анна Иоанновна сама примет на службу. Придворные были правы: годы, проведенные в Курляндии, несмотря на постоянные недоразумения с местным дворянством, сделали Анну сторонницей курляндских обычаев, нравов, выходцев. В первые же годы своего царствования, не заручившись никакими сколько-нибудь внушительными рекомендациями о приезжем, императрица поручает ему строительство мало чем уступавшего по размерам кремлевскому Арсеналу Монетного двора в Китай-городе. Правда, проект Гейдена был просмотрен и одобрен ведущими архитекторами Канцелярии от строений Михайлой Земцовым, Доменико и Пьетро Трезини, своя воля значила для Анны Иоанновны все.

Строительство заняло не один год и вполне удовлетворило императрицу. В 1740 году Монетный двор был закончен. Гейден в виде царского поощрения получил приглашение занять должность главного архитектора Гофинтендантской – обслуживающей нужды двора – конторы. Ему специально поручалось смотрение за Лефортовским и Анненгофскими дворцами: помимо кремлевского зимнего для императрицы был построен в Лефортове еще и летний Анненгоф.

Лестное приглашение Гейден принял, но должность занимал всего два года. Смена правительниц на престоле не могла пройти для него бесследно. По желанию Елизаветы Петровны строительство Лефортовского дворца было передано А И. Евлашеву Оскорбленный Гейден, оставив на произвол судьбы свои обязанности, самовольно уехал в Петербург. Подвергся ли он административному наказанию, просто ли остался без работы, но в новой столице его след исчез. Несколько лет жизни архитектора не находят отражения в доныне обнаруженных документах. Объявился Гейден в 1751 году в Москве, занятый частными заказами, между которыми попадались и заказы на церкви.

Мог ли оказаться в их числе Климент? Теоретически – да, практически… И дело не только в резком стилистическом различии построек Гейдена и замоскворецкой церкви. Гейден – „бывший“ Гейден – не мог быть придворным архитектором ни в представлении московского окружения, следившего за его жизненными перипетиями, ни тем более для Бестужева-Рюмина. Если бы Климентом занимались на свои средства прихожане, они предпочли бы остановить свой выбор на наработавших себе прочную местную известность строителях вроде Ивана Бланка или Василия Обухова. Большим числом архитекторов Москва не отличалась. Славу им приносил не талант и архитектурные выдумки, но добротность, расчетливость, впечатление богатства при самых меньших затратах. Следов деятельности Ивана Бланка сохранилось мало – единственный чертеж уже не существующей церкви Никиты Мученика на Татарской, плохо воспроизведенный в одном из дешевых изданий прошлого столетия. Но то, что он был непосредственным образом связан с цесаревной Елизаветой, не подлежит ни малейшему сомнению.