Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Неделю назад утром 30 апреля он пришёл во Владивосток. Заходил с запада через тесно застроенные слободками пригороды, и попал в самое начало Светланской. По расчётам ему надо было оказаться в город 1 мая, в разгар народных гуляний, как объяснил Гвоздецкий, но он пришёл на сутки раньше, что было опасно, но он рискнул, потому что очень не хотелось ночевать в тайге, когда город уже вот он. Переночевал в «шанхае», через стенку от опиекурильни, но даже не потянуло. Утром вышел на Светланскую недалеко от железнодорожного вокзала и порта и сразу оказался в толпе людей. Люди стояли на тротуарах и шумели вместе с кричащими с флагами и флажками – всё красные – и портретами вождей другими людьми, идущими демонстрацией. Он смотрел на колышущуюся демонстрацию и не понимал, чему эти десятки тысяч людей радуются. Повизгивали гармошки, дудели трубы многочисленных оркестриков, трещали переборами гитары. Между колоннами трудящихся, шедших с интервалами, отплясывали пьяненькие рабочие и летали с распростёртыми руками и цветными платочками в пальчиках гордые работницы завода такого-то и фабрики такой-то. Всем было весело, лица и глаза горели воодушевлением и счастьем. Сорокин смотрел на них и тоже улыбался, но не понимал: чему они… и чему он… Так много народу, кроме войны, он видел в родном Омске на Пасху на крестных ходах, в майские народные гулянья в городском саду и на берегах Иртыша; были флажки, но не красные, а разноцветные, и не было демонстраций. И пьяненьких – поменьше.

Он смотрел на людские колонны и понимал – это он с ними воевал. Получалось, что так!

Когда демонстрация рассеялась, уже к обеду, он пошёл в портовый район и встретился с человеком Гвоздецкого. В дымной пивной, Сорокин отказался от водки, но кружку пива выпил с удовольствием, пиво было вполне приличное. Человек, после того как под столом сунул плотно завёрнутый в клеёнку и перевязанный бечёвкой пакет, заказал водки и стал её пить. По разговору, он был из бывших, и, когда выпил полбутылки, склонился над столом и стал кричащим шёпотом жаловаться на советскую власть. Сорокин сказался, что ему надо в туалет, и ушёл.

Михаил Капитонович вышел на песчаную дорогу, и всё явственней становился запах горелого. Дорога была пустая, и, пройдя версту или около того, он понял, что она и будет пустая.

Он ошибся – застава от того места, где он ночевал, оказалась ближе. Туман поднялся, воздух стал прозрачнее, пробивались лучи солнца и, отраженные в лужах, резали глаза. Он прошёл ещё немного и увидел выломанные, опалённые деревянные ворота: одна створка косо висела на верхней петле, другая валялась. Это была застава. Когда он зашёл во двор, стал накрапывать дождик. Застава была большая, с казармой, конюшней и ещё несколькими деревянными постройками и между ними в середине обширный песчаный плац. На плацу лежали мёртвые пограничники. Он подошёл к ближнему, молодому рядовому, лет двадцати, тот лежал на спине с располосованным животом. Казак, который его убил, дал шпоры, конь взялся в галоп, казак поднял коня на дыбы, склонился с седла и горизонтальным скользящим ударом подрезал солдата, а потом встал в стременах и уже падающего его ударил шашкой наотмашь сверху поперёк плеча – старый казачий приём. Таких, которых казаки, взорвав ворота и ворвавшись на плац, застали врасплох, лежало несколько, рядом валялись их трёхлинейки.

Дым поднимался от самой дальней постройки. Это оказалась кухня, её никто не поджигал, но, видимо, бросили гранату, попали в печь и кухня загорелась. Среди тлеющих головешек лежали две мёртвые женщины и один солдат. Сорокин вышел из кухни и направился в длинный сарай, оказавшийся конюшней. Лошади, как ни в чём не бывало, стояли в денниках и жевали сено, казаки их не тронули. «Как же, тронут казаки лошадей!» – подумал Михаил Капитонович. Он зашёл за конюшню и обнаружил человек около двадцати расстрелянных, все лежали босые и в нижнем белье. Дальше по периметру плаца находилась канцелярия, сильно разрушенная, наверное, её закидали гранатами, её правое от крыльца крыло подломилось и лежало косо накрытое крышей. Сорокин встал на ступеньки, выбитая дверь валялась в маленьких сенях, была открыта дверь налево, он не стал заходить, скорее всего, там квартира, где жила семья начальника заставы: подходя, Сорокин увидел на окне занавески и на подоконнике горшки с цветами. Михаил Капитонович только заглянул и отшатнулся: в комнате лежали женские и детские тела. «Да, – подумал он, – здесь казаки порезвились!» Он сбежал с крыльца, дальше осматривать было нечего, и вдруг на ум пришла мысль: «Зачем я припёрся, потратил время? Мне надо совсем не сюда!.. С границы начнут возвращаться наряды! Если схватят, представляешь, что с тобой будет? Кто станет разбираться, с казаками ты или нет?» Он нащупал в кармане маленький браунинг, который в любом случае оказался бы бесполезным, и вспомнил: «Погляди, как мрачно всё кругом…» – пришла на память строчка из какого-то давно забытого стихотворения, но дальше он не помнил. Он только подумал: как правильно – «мрачно» или «страшно»? «Погляди, как страшно всё кругом…» То, что он видел, больше подтверждало оправданность слова «страшно», и тогда он вспомнил ещё: «Лёгкой жизни я просил у Бога… или ты, – подумал он, – просил у Бога»?» В это время дождь стал накрапывать сильнее, из тайги потянуло свежестью, и потемнело. Он посмотрел на небо и подумал, что всё-таки: «Как мрачно всё кругом…»

Он вышел за ворота, и вдруг до его слуха донеслось знакомое, чего он уже давно не слышал. Он заглянул за висевшую створку и увидел маленького котёнка двух или трёх недель от роду, мокрого, как будто облизанного, с большими, торчащими ушами. Котёнок смотрел круглыми глазами и дрожал. Он присел и погладил, котёнок нырнул головой под его ладонь и попытался зацепиться лапкой. На шее у котёнка была повязана красная ленточка. «Наверное, у командира заставы были дочки», – подумал Сорокин и вспомнил детские тела, лежавшие в жилом помещении канцелярии заставы. Михаил Капитонович поднял котёнка, прижал к груди и побежал на кухню, там он ногой разметал тлевшие головешки и нашёл молочную лужу, вытекавшую из пробитого на уцелевшем краю печки котелка. Он поставил котёнка на ноги рядом с этой лужей, ткнул его мордочкой в молоко и ушёл.

Пока он шёл к воротам, в его сознании сложились эти строчки, и он вспомнил, где услышал их – на снегу у костра под Красноярском, когда в девятнадцатом красные разбили армию генерала Сахарова.

Михаил Капитонович придавил пальцем бумагу, изнутри на сальном пятне проявились мелкие точки, как будто бы бумага оттуда была засижена мухами. «Вот, – подумал он, – всё-таки эта стена глиняная, а не кирпичная! И сейчас придёт старик!»