Константин Симонов - Товарищи по оружию

Полынин рассмеялся и пожал плечами. Шутки шутками, а приказ действительно тяжелый.

Из палатки выбежал дежурный и стал семафорить Полынину – зовут к телефону.

– Кто это? – спросил незнакомый и чем-то все же знаковый голос, когда Полынин вошел в палатку и взял трубку. – Командир группы?

– Нет, Полынин.

– А, тем лучше! – сказал голос. – Здравствуйте! Говорит Апухтин. Помните меня?

– Еще бы! – сказал Полынин. – Как в зеркало посмотрюсь, так сразу вас вспоминаю.

И он, продолжая говорить по телефону, потрогал пальцами свое куцее, без мочки, ухо.

– Только что снял со стола вашего Фисенко, – сказал Апухтин. – Он перед наркозом просил меня позвонить в группу – как сойдет операция. Докладываю: закончилась благополучно. Будет жить.

– А что такое? – спросил Полынин. – Почему операция?

– Японская пуля в кишках, потому и операция, – спокойно оказал Апухтин. – А благополучная только потому, что ваш Фисенко сам себя спас: своевременно сел у госпиталя и даже подрулил к операционной… А мы его, не теряя времени, – на стол.

– А когда можно его навестить? – помимо воли робея перед хирургом, спросил Полынин. – Я, как стемнеет, приеду. Можно?

– Можно, но нет смысла, – сказал Апухтин. – Говорить с ним разрешу через сутки. А самолет ваш заберите сегодня же, а то еще примут меня за аэродром и разбомбят. – Было слышно, как он усмехнулся, прежде чем положить трубку.

Полынин поднялся с деревянного ящика из-под сгущенного молока, на котором сидел, разговаривая по телефону, но в эту минуту позвонил Иконников и спросил, получена ли в группе армейская газета.

– Нет еще.

– А у нас уже есть. Большое награждение. Только Героев – тридцать один, – сказал Иконников. – Один у меня, один у вас. Прочесть по телефону?

– Прочти.

Иконников прочел список. В нем оказался Соколов-старший, у которого после Козырева было самое большое в группе число самолетов.

– Чувствуешь? – сказал Иконников.

– Да, с Соколова причитаемся, – ответил Полынин.

– И двое дважды Героев Советского Союза, – выдержал паузу Иконников, – Грицевец и Кравченко. Вот будет твой Козырев рвать и метать, что им дали по второму разу, а ему – нет!

Иконников сказал это со злорадством: он в августе приезжал объясняться с Козыревым на принципиальной почве, но вместо этого поругался и написал на Козырева рапорт, что тот неаккуратно сопровождает бомбардировщиков, – когда они ложатся на обратный курс, уводит истребителей на свободный поиск японцев, в результате чего Иконников имел потери.

Полынин из чувства товарищества не согласился с Иконниковым и сказал, что ничего подобного, Козырев воспримет все как должно.

– Поживем – увидим, – сказал Иконников. – Дальше докладывать или нет?

– Продолжай, раз начал.

– Напечатано, что всего по армейской группе – девятьсот три награжденных. Мои ребята звонили в редакцию, знакомой машинистке, – по орденам Ленина уже список есть. Там и мне, и тебе, и Козыреву причитается.

– Насчет меня не шутишь? – спросил Полынин.

– Разве этим шутят? Поздравляю! И Козырева бы поздравил, да ведь ему, наверное, ордена мало.

Полынин вышел из палатки взволнованный. Надо было поделиться с товарищами всем сразу – и тем, что Фисенко чуть не погиб, и тем, что в группе новый Герой – Соколов, и, наконец, своей собственной радостью, но не отошел он от палатки и пяти шагов, как опять затрещал телефон.

– Четырнадцатый звонит! – крикнул дежурный.

Полынин рысью побежал к телефону и получил приказание поднять девятку истребителей – барражировать над Хамардабой. Через три минусы дежурная девятка была уже в воздухе. Ее вел Соколов, так и не успевший узнать перед вылетом, что ему присвоено звание Героя.

Выпустив в воздух девятку, Полынин велел снарядить полуторку с бочкой авиационного бензина и приказал одному из оставшихся без машин летчиков поехать за машиной Фисенко и, если она в порядке, заправить и пригнать ее.

А еще через пять минут вернулся Козырев, такой мрачный и тихий, каким Полынина его отродясь не видел.

Возвращаясь с Хамардабы, Козырев дважды вылезал по дороге из машины и ходил по степи, чтобы успокоиться. Обычно он не заботился о том, чтобы скрывать свои чувства, но сейчас был так уязвлен, что не желал их показывать.

Козыреву пришлось явиться не к самому командующему, как он думал, а к своему непосредственному начальнику – заместителю командующего по авиации. Козырев вышел из его юрты ровно через три минуты после того, как вошел в нее. Он выслушал поздравление с орденом Ленина и приказ сегодня же сдать командование группой Полынину, перелететь на аэродром тяжелых бомбардировщиков, а завтра утром почтовым самолетом отбыть в Москву, куда его отзывали.

И то и другое – награждение орденом Ленина, в то время как Грицевец и Кравченко стали дважды Героями, и отъезд в Москву, когда здесь еще не кончились бои, – Козырев ставил в прямую связь с недавним вызовом к командующему.

Все, конечно, знали, сколько самолетов на личном счету у Козырева. – тут уж ни прибавишь, ни убавишь, – не меньше, чем у Грицевца и Кравченко. Но командующий невзлюбил его как командира группы, и вот результат: сперва не представил к дважды Герою, а теперь, в разгар боев, отпустил в Москву, наверно доложив, что здесь можно обойтись и без него.

Переживал Козырев и то, что сдавать группу приходилось именно Полынину, с которым в последнее время он вконец испортил отношения.

В глубине души Козырев уже стал понимать, что Полынин день ото дня все больше делается фактически командиром группы. Началось это еще в июне, когда Козырев заболел малярией. Потом, выздоровев, он махнул на это рукой, – чем он меньше командовал, тем у него оставалось больше времени летать, а Полынин успевал и то и другое.

Но если б кто-нибудь откровенно, вслух сказал Козыреву, что было бы куда лучше назначить Полынина на группу, а ему, Козыреву, вместо этого командовать девяткой или звеном или просто летать на своем истребителе, не командуя никем, кроме себя, если бы Козыреву сказали, что так будет лучше для них обоих и для дела, – он бы встал на дыбы. По его убеждению, что бы там ни делал Полынина, но группа должна была оставаться козыревской, потому что Козырев, а не Полынин был знаменитым летчиком, потому что Козырев сбил вдвое больше самолетов, чем Полынин, потому что Козырева знала вся страна, а Полынина никто не знал.

За два года став из старшего лейтенанта полковником, он искренне считал, что группой должен командовать именно он. А если ему это плохо дается – пусть другие, оберегая его авторитет, помогают ему в этом.

Если бы он вдруг сам себе задал вопрос: а, собственно, почему нужно оберегать его авторитет и почему хорошо, когда формально командует один, а на деле другой? – едва ли он смог бы честно ответить на этот вопрос. Но он и не задавал себе таких опасных вопросов, и лишь все чаще вспыхивавшее в нем раздражение против неутомимого и властного Полынина говорило, что в глубине души ему все больше не по себе.