Константин Симонов - Товарищи по оружию

– Чего волнуешься? – спросил Полынин. – Братишку что-то потерял.

– Подожди, придет, еще три машины не вернулись, – спокойно сказал Полынин.

– Да я его что-то с самого начала из виду упустил. Боюсь, не рассчитал бензина – где-нибудь сел.

Прилетели еще два самолета. Соколова-младшего все не было. Полынин посмотрел на часы. По расчету горючего, младший Соколов прилететь уже не мог.

– Облачность, – оправдываясь перед Полыниным, говорил старший Соколов. – Я сразу полез на верхний этаж, за японцами, вынырнул, а его уже нет нигде. Наверное, присел где-нибудь. Разрешите слетать?

– Звеном слетайте, – приказал Полынин. – И пошире район осмотра возьмите.

Соколов слетал звеном, по ничего не нашел. Потом слетал еще раз – один – и тоже не нашел. Он крепился, по Полынин видел, как он удручен, и не пустил его в третий полет, а сел в истребитель Фисенко и полетел сам.

Начинало вечереть. Степь лежала внизу однообразная, угрюмая и в этих местах особенно безлюдная. За все время полета Полынин заметил только небольшую группу кавалеристов, расположившуюся биваком в районе солончаковых озер.

Следов Соколова-младшего нигде не было.

Уже возвращаясь, Полынин увидел под собой разбросанные по степи остатки самолета.

«Не он ли?» Полынин развернулся, прошел над обломками так низко, что успел схватить глазом все подробности: обломки были свежие, сегодняшние, а лежавший подле них труп был трупом японского летчика.

Вернувшись на аэродром, Полынин сказал Соколову, что поиски будут продолжаться завтра с утра одним звеном, и приказал шабашить, потому что «шарик» уже наполовину скрылся за горизонтом.

Наскоро, без аппетита перекусив у себя в юрте вместе с Грицко, Полынин почувствовал тяжелую усталость и, подложив под сапог газету, лег на койку. Несмотря на предупреждение Апухтина о том, что с Фисенко можно будет говорить лишь через сутки, он решил, полежав часок, съездить в госпиталь и узнать, как дела. Поглядывая на неподвижно лежавшего на соседней койке лицом вниз старшего Соколова, он сначала задумался над тем, как ненадежней организовать завтра поиски его брата, потом вспомнил о Козыреве и пожалел, что не догадался послать с ним письмо матери – порадовать ее орденом Ленина. Укорив себя за это, он решил, что все-таки на днях пошлет ей письмо с козыревским механиком Бакулиным. Потом мысли его стали путаться, и он заснул.

– Товарищ майор! А товарищ майор! – расталкивал Полынина оперативный дежурный.

Полынин спустил с койки ноги, протер глаза. На столе стояла «летучая мышь» с прикрученным фитилем. На одной койке храпел Грицко, на другой, по-прежнему уткнувшись лицом в подушку, лежал Соколов-старший. Третья была пустая. У входа в юрту кто-то стоял.

– Вот тут приехал капитан из разведотдела, – продолжал дежурный. – Говорит, срочное задание командования. Поэтому вас разбудил.

– Ну и хорошо, что разбудил, – сказал Полынин, имел в виду не приезд капитала из разведотдела, а собственную предстоящую поездку к Апухтину. – Садитесь. – Он прибавил фитиль, показал на койку младшего Соколова и лишь после этого поднял глаза.

– Здравствуйте, – удивленно сказал Артемьев.

Он знал, что выехал к аэродрому Козыревской группы, и, прося дежурного разбудить командира, ожидал, что увидит Козырева.

– А, здравствуй, Павел, – протягивая руку, сказал Полынин. – Как живешь? Вид у тебя неважный.

– Живу как у бога за пазухой. – Артемьев потер ладонью распухшее от комариных укусов лицо. – Пять дней у черта на куличках был. Как идут дела?

– Смотря где, – сказал Полынин. – В Европе, похоже, война начнется между поляками и немцами, и те и другие мобилизацию объявили. Ночью радисты пробовали настроиться, но не вышло – далеко!

– А как здесь?

– На земле закруглились, на границу вышли, пока все тихо.

– А в воздухе?

– Еще воюем. Сегодня девять самолетов сбили и своих два потеряли.

Артемьев оглянулся на пустую койку, на краешке которой сидел.

– Чего прибыл-то? – поинтересовался Полынин.

Артемьев вкратце рассказал о поимке японца и ранении Данилова, попросил дать полуторку, позвонить в штаб и в госпиталь.

– Готовьте полуторку, – сказал Полынин оперативному дежурному, – и «эмку» тоже пусть подадут. А к телефону придется в козыревскую юрту идти.

Он взял «летучую мышь» и вышел. В колеблющемся луче света мелькнули неясные очертания стоявших возле юрты людей и лошадей.

– Тебе кого вызвать? Разведотдел? – спросил Полынин, когда Артемьев вошел вслед за ним в знакомую козыревскую

Юрту. Хотя группа еще в июле перебазировалась на сорок километров ближе к фронту, юрта была все такая же и, казалось, стоит на том же самом месте.

– Разведотдел и сразу после него – госпиталь.

– Это надо будет через четырнадцатый звонить, потом двойку просить, и чтобы уже двойка дала тебе и разведотдел и госпиталь. У нас прямой связи нет. Сейчас попробуем.

Полынин покрутил ручку телефона, вызвал четырнадцатый и попросил дать двойку.

– Ну, а живешь-то, живешь-то как? – держа трубку около уха, спросил он у Артемьева.

– Ничего, был в оперативном, теперь в разведывательном. Один раз видел над степью твой истребитель, узнал по семерке. Хотел тебе крикнуть, чтобы присел на минуту.

– А мы тебя с ребятами вспоминали. Я тогда прилетел, а ты уже с командующим уехал. Говорят, он тебе тогда дал жизни! Крепко дал?

– Немножко досталось, – улыбнулся Артемьев воспоминанию, казавшемуся теперь далеким. – А где Козырев?

– Ну что там? – спросил Полынин в трубку. – Хорошо, звони… Сейчас соединит, – положив трубку, сказал он Артемьеву. – Козырев улетел сегодня. В Москву отозвали. Ты ведь москвич? – Глядя на Артемьева, он вспомнил о своем намерении послать с Бакулиным письмо матери и подумал, что Бакулин может захватить и письмо Артемьева. – У нас механик козыревский на днях полетит, если хочешь, напиши записку родным – он в два счета доставит. Я тоже с ним домой писать буду.

– А удобно? – спросил Артемьев.

– Ничего, свезет! А то полевая почта, говорят, больше месяца идет.

– Да, примерно так. – Артемьев вспомнил письмо сестры.

Полынин вырвал верхнюю, еще Козыревым исчерченную страницу и протянул блокнот:

– На, пиши!

Артемьев торопливо нацарапал несколько строчек одеревеневшими от поводьев, плохо слушавшимися пальцами.

– Кому писать? – спросил Полынин, увидев, что Артемьев уже складывает листок. – Больно коротко.

– Матери.

– Так вот и все мы: как матери, так коротко. А то и вовсе забудешь. Козырев улетел в Москву, а я даже про мать и не вспомнил. Ну что они там?

Он сунул в карман записку Артемьева и взялся за трубку.

– Четырнадцатый! Даешь двойку или не даешь? Жду.