Александр Брит - Когда запоют снегири

– Хорошо быть маленькой и несмышленой, живи себе да радуйся. Радуйся любому пустяку; что мама рядом, что все, кто бы ни появился в доме, с открытой улыбкой, стремятся поиграть с тобой, да так, чтобы тебе обязательно стало весело, или даже очень смешно, – размышляла Александра. Что ждет тебя впереди, доченька моя? Не знаешь, да и я этого не знаю, и папка твой не знает, и нет того человека, который бы мог предугадать, что с тобой, да и с ним самим будет потом. Ничего, бог даст, дождемся мы с тобой папку, вот тогда заживем. Правда, вот, на кой я ему такая, культя? Но это уж потом, как-нибудь да разрешится, главное, чтобы вернулся он, хоть каким, лучше бы конечно здоровым, но лишь бы вернулся. Тебе, с ним хорошо будет, уж во всяком случае, на много лучше, чем со мной. С меня, какой теперь толк, сама беспомощная, хуже дитя малого. Он же, в тебе души ни чает, а как иначе, ты ведь у нас долгожданная, – вновь повторила она будто заученные еженощные мысли, ощутив в этот момент легкий озноб, распространяющийся по всему телу. Так бывало с ней три предыдущие ночи подряд. Но, тогда, лихорадка наступала под утро, во сне, который начинал, вдруг, чередоваться с тяжким бредовым состоянием. В бреду, какие-то яркие, очень солнечные сцены, мгновенно сменялись необъяснимо мрачными кошмарами, вгоняющими в сковывающий и разум, и тело, ужас. То грезился ей сенокос. Там она, совсем еще маленькой девочкой, залихватски скачет, между только что, выложенными копнами, наперегонки со своими младшими сестренками, которые почему-то выглядят совсем уже взрослыми, как сейчас. А сестры дразнят ее, – дылда, дылда, не можешь обогнать нас на своих длинных ногах, – и заливаются безудержным смехом. Вдруг, налетает сильный, порывистый ветер, и уносит за собой сорванные с места, клочки сена, а вместе с ними и всю ее родню. С небес спускаются, иссини черные тучи, тут же превращающиеся в отвратительное, мохнатое чудовище, вселяющее в душу непреодолимый страх. Чудовище окутывает со всех сторон, будто поглощая свою жертву в собственную утробу, где царит полнейший мрак. Становится невыносимо жарко. Александра, накрепко сдавленная, словно гигантскими тисками, с жадностью, заглатывает воздух, которого, как ей кажется, вовсе нет. В полной тишине слышит собственное учащенное сердцебиение, через которое, до ее слуха начинает доноситься звук от чужого выдоха. Страх многократно усиливается, но по мере приближения звука, в нем возникают, знакомые, а после и очень родные нотки. Так дышит Петр. Мгновенно наступает восторг, экстаз и высшее блаженство, после чего, жара и полное отсутствие воздуха становятся непереносимыми, и отброшенный ими тулуп, мгновенно, переносит в нестерпимый холод. За тем, наступало временное, не очень продолжительное, просветление сознания, после которого, бред вновь брал свое, и все повторялось в разных вариантах и пропорциях, пока не наступало забытье. По утрам она просыпалась в холодной, влажной постели. Суставы рук и ног поламывало, как это обычно бывает после перенесенного жара, или к непогоде у стариков. Третьего дня, она, впервые почувствовав что-то неладное в обоих коленных суставах, не задумываясь, поспешила их слегка растереть. Когда левой рукой не нащупала колена, а уперлась в обрубок ноги, тут же, ощутила острую боль, такую, какой после последней операции, ни разу не испытывала. Колено отсутствовало, но оно болело, более того, ей показалось, что вновь появилась боль в ране ступни, причине всех бед. Но фантомные боли затихали почти сразу, после того, как рассудок подсказывал, что их быть не может, зато с большей силой начинала беспокоить культя. Заехавший сегодня в обед фельдшер, осмотрев рану, тихим голосом, озадаченно сказал, – как бы нам с тобой не доиграться Александра. Там у тебя воспаление, кажется началось гангрена может возобновиться упаси бог, давай я тебя с утра в район отвезу, от греха подальше, – и, обнаружив на лице больной, слабое выражение несогласия, уверенно и более громко добавил, – придется ехать в район.

– Хорошо, – тихо, так, чтобы не услышала находящаяся чуть поодаль Маруся, ответила Александра, – только просьба у меня, не надо Мане об этом знать.

– Понял, – кивнул старый лекарь, – значит, к утру будь готова, – прошептал он, поднимаясь со стула.

– Легко сказать, будь готова, – вспомнился сейчас тот разговор, – сестер, теперь уже, точно не будет. На кого же Наденьку оставлю? Тут, хочешь или нет, придется свекра беспокоить, а так не хотелось его посвящать, раньше срока, в эти мои скорбные обстоятельства, и так уже натворила черти чего и сколько. Совестно, – вспомнила она, настойчивые увещевания Степана Павловича, не затягивать, а как можно скорее показать медикам раненую ногу, едва до настоящего скандала, тогда, не дошло. Так нет же Шурочка – дурочка, как всегда ослицу упрямую не обуздала, все нет да авось. Вот и получай теперь по заслугам, баба глупая. Еще и людей, сколько из-за тебя страдать будут, – сглотнула слезу Александра, и поежилась от усиливающегося озноба.

Упрямство, было чертой характера, передаваемой в их семье по материнской линии. Маленькая Шура, частенько наблюдала, как ее мама с бабушкой, часами спорили о каком-нибудь, ничего не стоящем пустяке, например, о том, сколько в кадке осталось квашеной капусты; чуть меньше половины, или немного больше. При этом каждая из них, отвечала на, казалось бы, резонное предложение другой, пойти и проверить, всегда одной и той же фразой, – тебе надо, ты и проверяй, а я и так знаю. Отец, с большой готовностью, поддерживал это увлечение тещи и супруги, частенько подливая масла в огонь, дабы, оставаясь над схваткой, а пуще того, выходя из зоны их внимания, к своему вящему удовольствию, безнаказанно опрокинуть в себя, лишний, стаканчик другой самогону. Саша, напротив, с огорчением смотрела на подобные сцены, и наверняка знала, что, когда вырастет, точно не будет такой. Однако, со временем, все встало на свои места.

– Ты вылитая бабушка, такая же упертая, – однажды сказала ей мама, по какому-то пустяшному случаю.

– Это вы с бабулей, как две капли воды, похожи, особенно характером, – не согласилась дочь с материнской оценкой, – а я, как папа, ни с кем по разным глупостям спорить не буду, – заявила тринадцатилетняя егоза. И в течение нескольких дней, дочь с матерью, приводили друг дружке, казалось бы, неоспоримые доводы, но, так и не договорившись, остались каждая при своем мнении. Александра, уже понимала, что не права, ведь, даже сам этот случай, был явным доказательством, правоты матери, но ничего с собой поделать, как не старалась, не могла, тупо продолжала упорствовать. Она вспомнила, как влюбилась. Влюбилась, раз и навсегда. Напрасно Галя Басова, ее лучшая подружка, с которой ни как, невозможно было не поделиться, возникшими в ней непривычными чувствами, пыталась донести до ее сознания мысль о том, что это не хорошо и неправильно.