А. Б'Ондэр - Раскаяние. По биографическим и архивным материалам

Между окнами уютно вмещался телевизор, над ним на стене между шторами всю Ольгину сознательную жизнь висели часы, барометр и термометр. Окна выходили на главную улицу квартала. Задёрнув шторы, в полумраке Ольга обошла круглый стол, вплотную стоявший к стене, за которой располагалась «каморка». Стол по-прежнему был накрыт жёлтой бархатной скатертью, три высоких стула задвинуты в стол. В трёх шагах от входа в «каморку» располагалась витая лестница на второй этаж дома. Лестница была выстрогана ступенька к ступеньке, а перила напоминали театральный балкон. Лестница была немного крутой и слегка узкой, второй этаж был всегда более тёплый, косой потолок от мансардной крыши был немного ниже, чем в гостиной. Поднявшись до середины, Ольга присела на ступень и протянула руку через проём перил, достав до выключателя очень уютно пристроившегося ночника. Свет был тёплый и тусклый… Ночник напоминал рогатую подставку для подсвечника XIX века, резной и кружевной. Притаившись, Ольга вглядывалась в предметы гостиной, с той высоты можно было видеть всё, а тусклое освещение придавало унылым вещам таинственную привлекательность. Так, не впадая в полную печаль по утрате, Ольга направилась в «каморку» к родному до боли комоду из красного дерева. В «каморке» совсем не было света, только лампадка освещала образа.

Пластинка продолжала пиликать романсы в исполнении Изабеллы Юрьевой, музыка доносилась чуть слышно, за окнами сумерки сгущались, Санька как след простыл…

В комоде, который стоял у самого окна, было четыре выдвижных ящика, ручки последнего ящика были давным-давно оторваны. Столешница комода накрыта кружевной вязаной скатертью, но скатерти было почти не видно из-за всех тех предметов, которые там скопились. Вот большая и круглая жестяная коробка от тульских пряников – это было убежище всех потерянных пуговиц в надежде найти себе пару-тройку собратьев. Ещё несколько коробок поменьше – от чая, здесь у нас бисер, порванные бусы, значки. Вот восьмирогая подставка для шпулек, дедово производство, тут и для иголок местечко: всё продумано до мелочей. Стопка журналов про здоровье, «Караван историй» и прочих. Ящики выдвигались с трудом, особенно нижний, два верхних были всегда в ходу, там хранились документы, квитанции, письма, открытки.

Лампадка, которая находилась у иконостаса в «каморке», почти у изголовья кровати, уже с трудом освещала, поэтому Ольга, не раздумывая, зажгла новую свечу у Святого Образа. За окнами было темно…

Впритык к комоду стояла полутораспальная кровать с высоким матрасом и высокой подушкой, над кроватью очень уместно приспособилась ночная лампа для чтения перед сном, удобно выключающаяся вытянутой рукой. Запах церковной свечи был тягуче-пряный. Ольга забралась на кровать с ногами и облокотилась о стену, перед предстали так же, как и много лет подряд, тикающие часы и большая рамка с фото, откуда на неё смотрели давно покойная маманя, дед, пару лет назад скоропостижно скончавшаяся от болезни двоюродная тётка. Стояли они все смирно на большом крыльце ещё нового дома. Ольга на том фото была полутора лет от роду, держал её выше всех дед, маманя бодро держалась за палку и перила, а её внучка – Ольгина мать – поддерживала её за талию, бабуля была в окружении невестки, зятя и старшего внука. Сашки ещё не было, это был конец 80-х, кто-то ещё не родился, другие ещё не умерли.

Пластинка стала «заедать», Ольге пришлось встать и выключить проигрыватель. Тут зазвонил телефон, это был Санёк.

Санёк. Оль, я боюсь, что останусь до самого утра, тут ребята подъехали, мы все у Алиного двора.

Ольга. Отлично, смотрите, не увлекайтесь сильно, знаю я вас. Кстати, приглашаю Альбину завтра к утру на блины, позавтракаем вместе, идёт?

Санёк. Хорошо, дам ей знать. До завтра, Оль!

Ольга. Не увлекайся! (У же в гудящую трубку, хихикнув, добавила Ольга.)

Ольга вернулась в «каморку» разбирать комод дальше.

Пришло время последнего ящика, выдвинуть его можно было с трудом из-за тяжести рассохшегося дерева и массы бумаг. Вытащив всё до последнего листочка на кровать, первое, на что Ольга обратила внимание, были конверты из плотной грубой бумаги с чем-то очень твёрдым внутри, это были старинные фотографии. Фотографий было около шести, все подписанные, датированные, сделанные в Саратовском фотоателье. Молодая, красивая пара, мужчина в длинной рясе, очках, с аккуратной причёской, расположился он удобно в резном деревянном кресле, рядом стояла молодая женщина, волосы её были убраны в красивую причёску, платье глухо застёгнуто под самое горло, а высокие рукава фонариком создавали ей образ учителя гимназии. На другом фото всё тот же мужчина уже несколько старше, волосы его убраны гладко назад, всё те же очки, но взгляд усталый и тревожный. Фото подписано: «Отец Константин», тут Ольга понимает, что на фото тот самый горячо любимый дед её бабушки, именно в честь него она назвала своего первенца. И значит на предыдущем фото он с женой Ольгой, да, именно так и подписано: «Ольга и Константин». На другом фото Ольга узнаёт всё ту же женщину, но в более пожилом возрасте, с маленьким мальчиком, лицо её очень изменилось, черты лица погрубели, появилась горделивая осанка, уставший отчаянный, измученный взгляд, фото 1920-х годов. На другом, уже не таком профессионально отпечатанном снимке портрет другого пожилого мужчины, подписано: «Елфимов». И последние два фото: на одном Ольга узнаёт бабулю с сестрой в гимназических шляпках и белых фартуках, на другом – седовласый старец с нагрудным крестом, в очках, с очень выразительной седой бородой, обрамляющей его красивое, хоть и состарившееся лицо. Далее Ольга натыкается на конверты и квитанции, свидетельства из училищ.

Тут тишину нарушает лай собак за окном, была полночь, вой и лай продолжается некоторое время, что начинает раздражать и пугать Ольгу.

Она чувствует, что начинает замерзать, в это время суток дом не отапливается, и теплее всего наверху, так как всё тепло поднялось туда, Ольга решается выйти на кухню, чтобы разогреть себе чай. Закутавшись в плед, она уже не чувствует себя так жутко, проходит на кухню. Уличный фонарь заглядывал светом в окно с веранды, освещая прихожую. В кухне в окно виднелась луна, и отражение её в заснеженных крышах соседних домов успокоили Ольгу.

«Tea bag, water and milk», – нашёптывала она, пока чайник грелся, вращая головой по часовой стрелке, массируя шею и плечи, уронив плед себе под ноги. Ольга выбрала самую большую чашку из серванта, пакетик чая с бергамотом залила кипятком и, добавив молока, хлопнула дверцей холодильника. Ставя молоко обратно, подумала, что молоко и так не испортится, потому что холод такой, что зуб на зуб не попадает. Присев на корточки, подхватила плед, встала, закутавшись в него, вернулась обратно в гостиную с чашкой в руке и оттуда прямиком наверх включать компьютер. Отхлебнув пару глотков, поставила чашку около клавиатуры и, оставив плед на кресле, вернулась в «каморку», схватила охапкой все ей найденные бумаги, потушив ночник, поднялась наверх, где оставила включённым главный свет, и задёрнула шторы.

Читать дальше