Николай Боровой - ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том III. Главы XII-XXI

Условленные пару дней пройдут. Пан Юлиуш уедет в Краков, а Войцех и Магдалена всё же рискнут, решатся перейти речушку под их домом вброд, и на целый день уйдут сами в горы… Страх, надежда, тревога и волнение, предвкушение и настороженность, буйство порывов и побуждений, наконец – безуспешная попытка обуздать всё это, взывая к разуму, будут так жечь и терзать их, что сил оставаться в садике на берегу журчащей речушки и ждать, у них просто не будет, и они увидят выход лишь в том, чтобы уединиться посреди видавшего века пейзажа… Величественного, прекрасного пейзажа Татр… Кто же из решившихся зайти в настоящий, иногда почти не тронутый рукой человека горный лес, с пугающей суровостью его валежника, воочию напоминающего о трагизме человеческой судьбы, с глыбами камней, нагромоздившимися в руслах речушек и словно бы выломанных из скал доисторическими, легендарными великанами, с причудливым переплетением вековых елей и пихт, ясеней и дубов, не приходил в восторг, не ощущал душевного трепета перед мистичностью и величественностью картин? И вместе с этим – покоя и удивительной расстворенности? Войцех и Магдалена не зайдут слишком далеко – лишь заприметят глухой закуток, обнаружат там причудливо вывернутый ветром ствол огромной ели, присядут возле него и там, словно забыв об исходящем ненавистью, кровью и безумием мире вокруг, о том, что уже пережито ими в этом мире и еще предстоит пережить и испытать, просидят весь день, почти до самой темноты… Разведут ближе к обеду костер, будут говорить о самом важном, тревожащем и терзающем душу… и еще больше – молчать, обнявши друг друга, закрыв глаза или же запрокинув голову и блаженно уставив их в манящее, чистое, наполненное облаками и голубизной, словно не ведающее об аде земных страстей и бед небо… В какой-то момент даже задремают, обнявшись, и очнутся, вопреки всему, без тени тревоги… В этот день им в особенности будет дано почувствовать, что кроме друг друга у них во всем свете нет никого и точно – нет никого ближе… им покажется, что нет в мире людей, более чем они слившихся, сросшихся друг с другом сутью и душой, умом и побуждениями, доверием и любовью, жизнями и судьбами… желанием близкому и любимому человеку добра… Так они будут сидеть, впитывать виды и запахи, запоминать, в глубине души – прощаться… ведь кто знает, что ждет их, доведется ли им вновь увидеть родную страну и если да – то когда именно…

Когда они вернутся, пан Юлиуш уже будет ждать их, но не один… Барон Франц-Герберт фон Гох, австрийский ученый, обязавшийся спасти их, проведя через накрывший всё мыслимое пространство вокруг нацистский ад, специально приедет, чтобы в ночь перед запланированным остаться с ними, познакомиться и подробно всё обсудить. Роскошный открытый «мерседес», предоставленный ему службами генерал-губернаторства, будет припаркован на эту ночь во дворе гостиницы и произведет впечатление, в особенности – на герра майора Шернборка… «Деньги к деньгам, а кровь – к крови. На этом стоит мир, и ничего не изменить и не сделать. И даже когда речь идет о более низкой и неполноценной расе, кровь и статус, деньги и семья делают свое» – именно так, и с горечью, и с уважением подумает он, увидев роскошную машину, на которой ездят только высшие чины, и вылезшего из нее плотного австрияка, как он сразу понял, от которого титулом и породой несло еще из салона. Подойти первым и представиться – не осмелится, порасспросит вокруг, и всё достоверно узнав, еще раз уверится, что каждому ездоку надо точно знать воз, в который лезть. И что никогда не надо поддаваться глупым, продиктованным несправедливой завистью сомнениям и подозрениям… Вот, вчера он уже и вправду начал с сомнением и недовольством поглядывать в сторону особняком, на берегу речки стоящего домика и живущей там, слишком обособленно держащейся польской пары… Всякие мысли стали приходить в голову… А вот, уже на следующий вечер известный немецкий ученый, аристократ из старинного рода, помнящего великих королей и императоров, приехал навестить что-то там трагически пережившую, отдыхающую душой и восстанавливающую силы пару из древней, но уже польской княжеской семьи. «Деньги к деньгам, а кровь к крови, и ничего не поделать. И как не обещал поначалу Фюрер, что изменит привычные порядки и каждый, верный и преданный долгу перед Родиной немец, сможет получить по собственным возможностям и талантам, по мере рвения своего, всё остается по прежнему. И в окружении самого Фюрера всё больше знати из «старых», а новые – так только погляди, под ту же старую знать и равняются привычками и поведением, только лишь успевают вознестись. Замки, имения, оркестры, шампанское по тысяче долларов бутылка…» Всё это майор Шернборк будет думать вроде бы с горечью, но в какой-то момент обнаружит себя охваченным и совсем другими чувствами. «Всё так и должно быть» – подскажет ему что-то – «на том всё и стоит. И мудрость в том, чтобы точно знать, какой уровень тебе положен в этой жизни, не лезть, куда не надо и как можно больше стремиться взять там, где тебе вообще дано судьбой». Этот принцип, окончательно осознанный пахучим горным вечером в конце августа 1942 года, со всей серьезностью ляжет в основу жизни и дальнейших дел герра майора. Вскоре он начнет умно и в огромных масштабах воровать на различного рода поставках. Справедливо распознав, что окружающие офицеры из интендантской службы уже давно усвоили этот принцип и исповедуют тот вовсю, он станет красть вместе с ними и помогая им, честно деля с ними барыши, и будет ощущать себя в высшей степени уверенно, ибо пойдет, как ему покажется, по пути глубоко понятой им и несомненной истины, на которой испокон веков стоит мир. Он, увы, не учтет одного – что испокон веков идеалы и лозунги, под которыми «люди долга» делают жизнь, требуют козла отпущения, если чрезмерное увлечение жизненными благами и несомненными истинами вылазит наружу и оказывается трагическим для судьбы человека нарушением закона. Увы – герр майор с сотоварищами будет уличен в длительном и масштабном воровстве из казны Рейха и генерал-губернаторства в мае 1944. Уличен, естественно, не один, но вот единственным обвиненным по делу трибуналом окажется именно он, ибо подельники герра майора, прежде чем всерьез заняться делами, поняли не одну, а две важнейших житейских истины. Вторую, в частности, во время занявшего три недели суда, поймет и герр майор, но будет, увы, уже поздно. О, как же он будет молить у бога в камере о еще одной, последней возможности жить уже по двум главным истинам созданного тем мира, но увы – мольбы и надежды его будут напрасны. Нет, его вопреки ожиданиям не расстреляют и не отправят в концлагерь. Русский фронт будет теперь уже очень близко, в районе отнятых Советами у Польши земель, и именно туда, в «русские окопы», герр майор и будет направлен для «искупления кровью». Где-то там и пропадет безвести, в тяжелых боях во время Львовско-Сандомирской операции, в конце июля 1944 года…