Анатолий Коридоров - Планета Крампус. Роман

Сосед вдруг зло, но негромко произнес:

– Вот зараза.

Неловко, тихо матюкаясь, Старцев поднялся с постели и направился к окну, откуда начинался его обычный маршрут. Придерживая здоровой рукой больную, он покачивал ее как неспокойное, неугомонное дитя, которое никак не может уснуть.

Через неплотно притворенные двери кабинета и приемной слышался приглушенный шум: переговаривались санитары, вносившие на носилках и вводившие вновь прибывших раненых, раздавались стоны, слышались матерная брань, топот и шарканье ног.

То и дело раздавался спокойный голос старшей медсестры Зинаиды Прокопьевны.

– Это кто у нас? Григорьев? Так, Григорьева в реанимацию. Срочно! А это кто?

– Холмогоров, – ответил густой мужской голос, принадлежавший, видимо, самому раненому.

– Что у вас? А, понятно. Холмогорова в хирургический.

– Любаня, дверь попридержи, – попросил, похоже, санитар, которому дверь оказалась помехой при транспортировке раненого. – Во, так. Молодец. Спасибо.

День шел по накатанной колее со своими неизменными заботами, суетой, шумом.

Борис Соломонович положил телефонную трубку, постоял задумчиво подле стола и отошел к окну. Кабинет, где он сейчас находился, некогда, до войны, принадлежал директору школы. Рядом, в смежной комнате, располагался кабинет завуча. Двери из обоих кабинетов вели в приемную, а из приемной был выход в школьный вестибюль.

Классы превратились в палаты, в операционные, реанимационные и прочие необходимые процедурные кабинеты. Комната, где сейчас находился Борис Соломонович, как бы и была кабинетом главврача, и в то же время таковым ее было трудно назвать. Она служила дежуркой, комнатой отдыха, приема пищи для персонала… Тут располагались пара жестких кушеток, несколько стульев, стол с телефоном и с дежурным набором посуды, три-четыре комнатных цветка на подоконнике…

К счастью, в это время, когда зашел Борис Соломонович, кабинет был пуст. На кушетках никто не спал. А то, бывало, он сам настойчиво посылал сюда отдохнуть врача или медсестру, валившихся с ног от недосыпа и усталости.

Главврач стоял у окна, но весь был в мыслях, навеянных телефонным разговором.

Сообщение было чрезвычайно кратким, без подробностей и разъяснений. Сухой женский голос без эмоций доложил, что Серпухин Иван Александрович в указанные сроки в ваш-де госпиталь командирован быть не может ввиду невыясненных обстоятельств.

И главврача сейчас занимали два вопроса: во-первых, кто сможет заменить Серпухина, опытного нейрохирурга; и во-вторых, что за невыясненные обстоятельства, из-за которых не состоится ожидаемая командировка специалиста.

В свое время приезд Серпухина был обсужден и утвержден в Наркомздраве, согласован с самим Иваном Александровичем.

Борис Соломонович безвольным движением руки снял очки и присел на стул, стоявший тут же у окна. Невеселые мысли не отпускали его. Дело заключалось еще и в том, что Серпухин Иван Александрович был для него не просто специалистом, коллегой, обосновавшимся в столице, а другом. С детства они вместе шли к своей мечте – стать врачами. Сейчас трудно и вспомнить, с чего все началось. Что побудило юных Ваню Серпухина и его, Борьку Марголина, посвятить свои жизни этому призванию. Факт остается фактом – они оба не изменили своей мечте. Правда, Ваньке повезло больше. По окончанию гимназии он подался в Киев (возможности у Ванькиных родителей все-таки были не то что у Марголиных, да, к тому же какая-то у Ваньки тетка в Киеве жила). И вскоре он написал, что поступил на медицинский факультет университета.

А вот у него, у Борьки, врачебная карьера задалась не сразу, несмотря на то, что он постарше Ивана года на два-три. Он некоторое время набирался опыта под началом своего отца, служившего в ветеринарном управлении. Образование у отца было, как говорится, не Бог весть – курс варшавского ветеринарного училища, но практика и опыт позволяли ему быть среди поселян уважаемым человеком. Соломон Яковлевич свое дело знал основательно. А Бориска был у него первым помощником.

Да что вспоминать. Что было, то было…

Вдруг будто осенило главврача. Борис Соломонович оживленно поднялся со стула и мелко семеня подошел к столу. Торопливо сняв с рычага трубку, подул в нее, и произнес:

– Мне городской коммутатор, пожалуйста.

Переждав несколько секунд, главврач вновь заговорил:

– Девушка, мне бы с Москвой связаться. Срочно. И для убедительности, для весомости добавил:

– Это из госпиталя. Я главврач…

Он назвал московский номер, а вот относительно времени разговора замешкался.

– Три… Пять, нет – десять минут…

Из телефонной трубки глухо прозвучало:

– Ждите.

Сколько молчал телефон – одну, две, три минуты или целую вечность… И наконец звонок.

Он торопливо поднял трубку с рычага:

– Але, але…

– Москву заказывали? – раздался в трубке голос девушки-оператора. И тут же, не дожидаясь ответа, она бросила:

– Говорите.

На том конце провода трубку взяла жена Ивана Александровича.

– Вера Федоровна? Здравствуйте, дорогая Вера Федоровна! – зачастил Борис Соломонович. – Я давненько не видел вас и не слышал вашего голоса. Соскучился, ей-богу. Вот решил-таки брякнуть вам, побеспокоить, чтобы узнать, что у вас да как. А то с нашей нынешней работой и забудем друг о друге… Кстати, как он, друг-то мой закадычный? Жив-здоров?

Он ну никак не ожидал, какой окажется реакция на этот, вроде бы банальный, невинный вопрос.

– О-оо-й, Боренька, – истошно взвыла Вера Федоровна. – Беда ведь у нас. Пропал Ваня-то. Как в воду канул. На работе его нет, и дома вот уж более десяти дней не появляется. О-оо-й, беда-то какая!

– Да что вы такое говорите, Вера Федоровна? Куда ж, где ж он может быть? Наверное, вызвали его в какой-нибудь госпиталь срочно или еще куда по неотложным делам. Вот он же к нам, например, намеревался приехать в командировку, да, видать, дела поважнее задержали…

– Не мог он, Боренька, не сообщив мне, так взять и уехать. Не мог…

– И все-таки, Вера Федоровна, надо надеяться, что все образуется. Найдется наш Иван Александрович. Обязательно найдется. Иначе просто и быть не может.

– Эх, хорошо, Боренька, кабы так. Но ведь десять, десять дней…

И Вера Федоровна неудержимо завсхлипывала.

– Одна ведь я осталась, одна-одинёшенька. Сыночек Сенечка в армии, на фронте… А теперь вот и Иван Александрович… От него никаких следов. Нигде ни слуху, ни духу… Ой, господи! – между вздохами и всхлипываниями восклицала Вера Федоровна.

Борис Соломонович понял, что случилось действительно нечто такое, что требует решительных и неотложных действий. Но каких?

И еще он понял, что этот разговор с Верой Федоровной исчерпан. Нового он ничего больше не добьется. Утешить жену друга вряд ли удастся. А лишние слезы ни к чему.