Владимир Коломиец - Аванс прошлому

Пусть эта книга будет посланием нашим потомкам, которым творить дальнейшую историю.

Я долго не мог решиться, что взять за точку отсчета. Вспоминал дедушку с бабушкой, мать, их рассказы о моем рождении, о пророчествах в отношении меня. Они забавно выглядели в сравнении с той жизнью, что мне в действительности пришлось прожить. И это было не то, с чего следовало начать. Совсем не то. Я даже почувствовал свою несказанную связь с исчезнувшими предтечами, в которой было слезное обожание и любовь, благодарность и больная вина. Предтечи были не в прошлом, а присутствовали в настоящем, дышали в капельках крови, в живых частицах плоти, в трепете мыслей и чувств. Меня омывала таинственная волна, которая доносила не принадлежавшие мне переживания, не изреченные истины, не сотворенные еще образы.

Итак, начав рыться в своей «кладовке», беру, как говорится, «быка за рога». Семья наша, как и вся родня, люди сугубо сельские – станичные. Мне не исполнилось и четырех лет, как умер отец, прошедший всю Великую Отечественную войну, несколько раз раненый. Как рассказывала мать, он, работающий в милиции, часто участвовал в засадах на бандитов, в погонях и захватах и еще больше подорвал свое здоровье и умер в довольно молодом возрасте, сорока трех лет.

Первые воспоминания детства отрывочны и бессистемны. Помню смерть Сталина. Приспущены флаги с траурными лентами, громко гудят проходящие поезда, слезы на глазах у людей. В этот же год пошел в школу.

Сельское детство полно радостей и впечатлений, не знакомых мальчишкам городских кварталов. Просторы полей, физический труд, общение с мудрыми людьми, хранящими традиции предков, обряды, праздники, причастность к земле и ее дарам – все это душа впитала в ранние годы.

Воспитывала меня мама. Сестры были уже взрослые. Помню, мама утром бежит на работу, а после, босиком, в сбившемся платке, что-то делает по дому: или мажет, или белит, или делает чего-то в огороде.

Если в доме днем никого не оставалось, меня отправляли к дедушке Андрею и бабушке Марине. Мне удалось выяснить, что дедушка – потомственный терский казак, его дедушку привезли в только что образованную станицу Пришибскую, ныне город Майский Кабардино-Балкарской республики, в первой трети XIX века в десятилетнем возрасте, бабушка тоже из местных. То есть от них идут нынешние станичники.

Дедушка служил в Сунженско-Владикавказском казачьем полку Терского казачьего войска и в его составе воевал с Японией в 1904–1905 гг. И в первой Мировой войне на Турецком фронте.

Помню, как искрились у него глаза, когда он рассказывал о тех событиях. В нем ощущался казак, на первом месте у которого в торжестве дисциплина и верность присяге.

Вот стоит посреди просторной хаты или во дворе дедушка, в своей казачьей папахе, с седой бородой и усами. Губы морщит усмешка надо мной. Он рассказывает о своем житье-бытье и, конечно, о «старинушке». Обязательно вспомнит о службе в царской армии, о войне с Японией, о казачьих рейдах в азиатской Турции. И быстрое молчание, когда речь доходит до Гражданской воины.

– Вырастешь, сам поймешь и узнаешь, – говорил он, когда я назойливо пытался расспросить его про красных и белых.

Его рассказы – как повесть временных, выпавших ему на долю лет, где присутствовали расказачивание и раскулачивание, работа на колхозных полях и токах, метание стогов и другие заботы. Война, когда вокруг станицы был бой, в котором погибла масса молодых красноармейцев, и в станицу въехали танки и машины немцев. Как они жарили кур и свинину, забавлялись яичницей, а народ повыгоняли из домов, и станица переселилась в сараи и времянки.

– Жарко и страшно горит станица, освещая отступающие колонны немцев, а мы молили Бога, чтобы Он уберег наши дома, – рассказывал дед.

А я внимательно слушал эти повести долготерпения, смирения, непрерывных народных тягот, среди которых они сохранили доброту, лиризм, природную мудрость.

Я вспоминаю… Наша память удивительна. Иногда достаточно самого ничтожного повода, самой тонкой ниточки для мощного клубка воспоминаний. Клубок начинает стремительно разматываться, и уже ничто не в силах остановить его или помешать. И, может быть, самое дорогое, самое ценное, что в конечном итоге останется у человечества и у человека – это память. Память со всей ее болью, изменой, грузом несбывшихся надежд и неисполненных желаний.

Огромность земли, даль дороги, горы, тайга, степи, реки и мосты над ними – все они, пройденные мною, остались в моем сердце, потому что, как говорил мой дедушка, в преодолении каждой трудности – тысячи удовольствий. «Если бы в моей жизни не было всего этого, не так билось бы сердце», – подумал я, выводя эти строки, неубедительными были бы и мои слова.

И вновь вспоминаю его:

– Надо уметь терпеть, надо радоваться, надо уверенно шагать, покоряя горы, прокладывая дороги, – другого не дано. Дед всегда чтил разум и труд, все, что дарует людям мощь, доброту, надежду. Он чтил и далекие тихие горы, ветер и дождь, бурный Терек, несущий светло-желтые волны к Каспию, зеленые луга, словно это было предопределено ему от сотворения мира, который и я сейчас приветствую от всего сердца, как мой седобородый дед.

– То, что помнишь, не стареет, – любил говорить он, вспоминая о некогда Оболенском и Медвежьем лесе, о «Барабане» – высоком месте за станицей, о Черной речке, о бьющих там родниках и какая в них вкусная вода.

У каждого, несомненно, есть индивидуально неповторимое, но в то же время общее, что сближает идейные и эстетические принципы. «Если моим пером водит великая любовь к родной земле, – про себя подумал я, – память о родителях, предках, если кто-то, неведомый мне, читая слова мои, может хоть на миг ощутить то, что ощущаю я, увидит – хоть на миг – произрастание травы, струйку родника, полет звезды, падающий на землю снег, – значит, ладится мой труд».

Жизнь – это длинная река, в ней за каждым поворотом сюрприз за сюрпризом. Любое событие чему-то учит, пережив его, мы становимся старше, опытнее, умнее, что ли.

Моя юность пришлась на короткий период «оттепели», когда мощный идеологический прессинг немного ослаб. Вместе с модным рок-н-роллом и стильной одеждой, вместе с книгами запрещенных и оттого еще более привлекательных писателей мы стали избавляться от прививки коллективного сознания, которое, как известно, было выше собственнических интересов. Я усвоил, что величайшая ценность на этом свете – личность человека. А личность всегда в одиночестве, в меньшинстве и рассчитывать личность может только на собственные силы и больше ни на кого. Тем более что с каждым годом эта задача становилась все важнее. Обеспечить свое будущее надо было самому, потому что другой поддержки у меня не было.