Елена Чумакова - Милинери

– Что, дамочка, не спится? Скучаете? Могу я скрасить ваше одиночество? – раздался за ее спиной вкрадчивый голос. В двух шагах стоял подвыпивший господин и разглядывал ее масляными глазками. Соня испуганно отшатнулась, почуяв новую опасность, и бросилась назад в каюту.

Богдан безмятежно спал на нижней полке, слегка похрапывая и постанывая во сне, а Соня до рассвета не сомкнула глаз, забившись наверх и вздрагивая от каждого звука, доносившегося снизу. Чуть свет, едва матросы принялись драить палубу, она, стараясь двигаться бесшумно, оделась потеплее, и выскользнула из каюты, словно из клетки со спящим хищником.

Холодный, промозглый ветер гнал клочья тумана, скрывавшего очертания корабля. Судно двигалось медленно, время от времени издавая протяжные, как стоны, тревожные гудки. Казалось, лучи солнца никогда не пробьются через столь плотную пелену. Лицо и одежда Сони быстро покрылись капельками влаги. Дрожа от холода, девушка шла наугад, лишь бы не стоять на месте. Из тумана вынырнула фигура матроса и вновь скрылась в пелене. Как ни странно, его появление разогнало чувство безысходности, заползшее в ее душу. Вокруг нее, в этом тумане, были люди. Соня увидела мягкий свет, струившийся из окон кают-компании, она на ощупь нашла дверь. Внутри было тепло и уютно. В одном из кресел сидела с книгой старушка, мучимая бессонницей. Соня устроилась поодаль под сенью разросшегося фикуса и, пригревшись, почти сразу заснула.

Разбудил ее чей-то пристальный взгляд. Старушка уже ушла, на ее месте расположилась семейная пара с двумя непоседливыми детьми. За окнами посветлело, туман почти рассеялся. В соседнем кресле сидел Богдан.

– Доброе утро, женушка! Еле тебя нашел. Что это ты спозаранку сбежала из каюты? – голос Богдана был приветлив, но взгляд насторожен.

– Как… как вы можете? Как вам не совестно?! – Соня от возмущения перешла на «вы», язык не повернулся сказать теплое «ты». – Ведь вы обещали, что брак будет фиктивным!

Взгляд Богдана моментально стал колючим, пальцы сжались в кулаки. Подавшись в ее сторону, он тихо, но жестко сказал:

– Забудь это слово. Я о тебе забочусь отнюдь не фиктивно. Я выполняю все обязанности мужа по отношению к своей жене, ты не можешь это отрицать. Будь добра, выполняй и ты обязанности жены, хотя бы частично. Я не требую, чтобы ты варила мне борщи или крахмалила рубашки. Пока не требую. Но одну обязанность ты должна исполнять! Не пристало женатому мужчине бегать по непотребным девкам. Так что, дорогая, веди себя, как положено жене, и тогда не будет этого, – он коснулся пальцем ее запястья, на котором из-под тонкой полоски кружев явственно проступили синяки.

– А сейчас вставай, и пойдем завтракать, я проголодался. Я сказал: пойдем, дорогая!

И это «дорогая» прозвучало хлестко, как пощечина. Богдан встал, глаза его угрожающе сузились. Софья, испугавшись, что сейчас он ее прилюдно ударит, поднялась и пошла к выходу. Он распахнул перед ней двери и подчеркнуто галантно пропустил вперед, победно улыбаясь, взял под локоток.

Над Сплитом, конечным пунктом плавания, занимался рассвет. Темный силуэт Мосорских гор четко вырисовывался на фоне алой полосы зари. Город еще спал, укрытый тенью. Спали дома под красными черепичными крышами, закрыв разноцветными ставнями свои глаза-окна, спали фонтаны на площадях, спали в теплых постелях горожане. Ночной сумрак все дальше уползал в узкие щели улиц. Высоко в небе таял похожий на мираж белый серпик луны. А на лазурной глади залива уже плясали солнечные блики, тревожа спящих чаек. Лучи солнца дотянулись до белокрылых яхт, покачивающихся у длинных причалов, и окрасили их в нежный розовый цвет. К дальней пристани скользили одна за другой рыбацкие шхуны с уловом. На берегу, зевая и пряча озябшие руки в карманах, ждали их торговцы рыбой.

С борта корабля, стоящего на рейде в ожидании лоцмана, Софья печально смотрела на этот прекрасный, но чужой берег. В каком восторге была бы та, прежняя, девушка Сонечка, попади она в этот райский уголок со своей семьей, с матушкой, батюшкой, братьями! Как славно было бы гулять всем вместе по этой набережной, купаться в чистых волнах Адриатики! А у Софьи нынешней чудесный вид вызывал только печаль. Ничего хорошего от жизни она уже не ждала. Про себя решила, что при первом же удобном случае уйдет от мужа и вернет себе свободу. Но одно дело решить, другое сделать, документы ее были у Богдана, а в карманах не лежало ничего, кроме вышитого носового платочка.

Надежды Богдана на помощь русской эмигрантской общины оправдались, Осинцевых приняли доброжелательно, не особенно вникая в детали, помогли на первых порах зацепиться в чужом краю. Люди, волею судеб заброшенные в иную культуру, стремились сохранить русский дух, поддержать друг друга. Нашлись энтузиасты, которые сумели создать свою театральную труппу. Богдану предложили в ней место художника. Он рисовал афиши, мастерил декорации, раскрашивал костюмы из простого полотна. Соня помогала ему, чем могла. Денег это приносило совсем немного, едва хватало на жизнь, но зато здесь звучала родная речь, и она не чувствовала себя в изоляции, вокруг были соотечественники, такие же изгои как она.

Очень скоро Осинцевы перебрались вместе с труппой в Загреб. Здесь нашлась работа и для Сони. Ее взяли горничной в один из отелей, в нем они и обосновались, сняв самый недорогой номер. Соне выдали темно-синее форменное платье, белый передник и кружевную наколку для головы, а также вручили тележку с уборочным инвентарем. Катая ее по ковру длинного коридора, она старалась не смотреть на свое отражение в высоких зеркалах.

Несколько лет назад Осинцевы отдыхали на водах в Карлсбаде. Они снимали два роскошных номера в гранд-отеле Pupp. Сонечка тогда не задумывалась, кто в них убирает. Платья, брошенные на кресло перед прогулкой, оказывались аккуратно повешенными в шкаф, кровати, словно сами собой, заправлялись, зеркала и кафель в ванной сияли чистотой, а полотенца были неизменно свежими. Она не видела горничных, чьими руками все это делалось, или, скорее всего, просто их не замечала.

И вот теперь ей самой пришлось заправлять чужие постели, до блеска начищать медные краны и дверные ручки, чистить ковры, протирать зеркала и убирать разбросанные постояльцами вещи. И уже ее не замечали в коридорах отеля, проходя мимо, словно она была частью обстановки. Софья не могла к этому привыкнуть и с каждым днем чувствовала себя все хуже. К уязвленной гордости присоединились физические недомогания: непонятная слабость, головокружения, по утрам появилась тошнота.

Как-то за завтраком в кухне отеля Софье внезапно стало плохо. Богдан спас ее от конфуза, мгновенно сунув свою салфетку. Потом, оставив незаконченный завтрак, за руку отвел назад в номер. Задав несколько вопросов, он отвернулся к окну, некоторое время барабанил пальцами по подоконнику и смотрел на улицу. Соня молча сидела на краешке кровати, бледная, как простыня, и виновато смотрела в пол.