Марат Байпаков - Кангюй. Церемония

– Ха-ха! Он молчит. Говорю тебе, брат Мада, Кушан связан, наверное, обязательством с семьёй из ареаков, дахов, сарматов, саков… – Но закончить перечисление племён Кангюя Фраату не удаётся.

– Брат Мада, буду я воевать, и очень скоро… – Маду округляет красивые глаза от удивления. – …Сразу по возвращении домой. Рубки поджидают меня жестокие. Те, кто пойдут за мной…

– … Не боюсь … – тихо вставляет «брат Мада».

– …Те, кто пойдут за мной, разделят со мной жребий богов, мне предназначенный. Хочу сказать тебе, брат Мада, ужас битвы дано пережить и не каждому твёрдому духом мужу. Дев сарматских, тобой помянутых, считаю за бравых мужей. Девы те обликом и повадками не похожи на дев. Каждодневный ужас бесконечного насилия переменяет людей. Не про страх за жизнь говорю. Ужас приходит не во время рубки. Во время бранной рубки не печально. Во время рубки – веселье праздника смерти.

Кошмар печали приходит много позже праздника смерти, во снах. О том мне часто говорил в детстве отец. Не понимал, о чём говорил он, но ровно до первого сна после первой брани. Брань неинтересная заварилась; а всего-то было – коротко потолкались на конях с пришлыми усунями. Оттеснили их без потерь. Усуни часто проверяют нас – ритуал у них такой заведён. Лично я тогда добыл трёх. Нет, не метко пущенной стрелой безопасно издалека, а в поединке ближнем, с седла тяжёлым копьём катафракта, глядя прямо в глаза врагу. После замирения пришлось отдать трупы, головы, скальпы лиц, рубахи, с кожи мёртвых пошитые, имущество поверженных. Предъявить первые свои трофеи не смогу. Потому поверь на слово мне, брат Мада.

Во сне пришли ко мне… головы отрубленные. Именно пришли, а не возникли. У голов были ножки тоненькие, видом как у воробьёв. Кожа свисала с черепков. Из глазниц выползали черви. Белые, жирные, с чёрными глазами. Губы тряслись у голов. Черепа не схожи. Вспоминаешь, кому принадлежал череп и каким был череп, когда сидел на шее. Не испугался во сне. Лишь удивился от неожиданности, ведь не звал в сон свой гостей. Как удивление прошло, пригляделся, а головы говорят. Движения губ соответствуют словам.

Кушан замолкает. Веселье покидает Фраата.

– Продолжай, слушаю тебя. – «Брат Мада» не испуган. – Какие послания головы передали тебе?

– Проклятья передали. – В костёр просыпаются сухие листья и семена конопли. – Сон повторился вновь и вновь, пока сам не проговорил проклятья черепкам. Черепа завизжали, запрыгали на ножках, да и исчезли навсегда. Так я нашёл лекарство от ночных бранных кошмаров. Ныне сплю без снов, как будто проваливаюсь в темноту. Тебе, брат Мада, такие ужасы нужны?

Хмурый Кушан даёт понять, что разговор окончен. Первым встаёт, отряхивает пыль с одежд.

– Брат мой Фраат, пойдёшь со мной завтра осматривать храмы в крепости? – Кушан избегает пристального взгляда Маду.

– Нет, не пойду. – Фраат выставляет отрытые ладони пламени костра. – Не желаю подносить даров идолам явану.

– Я пойду с тобой, мой друг. Не желаю выгадывать лучшее время для счастья, как у нас заведено. Хочу быть счастливой не завтра, но сегодня… и с тобой. – «Брат Мада» решительно поднимается. Забирает с усилием котелок с вином у Фраата, выпивает остаток, последние капли отправляет в пламя костра, отдаёт пустой сосуд Кушану. – Что преподнесём в дарах богам явану?

179 год до нашей эры. Поселение парнов. Ставка вождя. Граница Гиркании и Кангюй-Хваризама. День зимнего солнцестояния

– Дара прекрасна, отец. Прекрасна и дорога к ней. Великолепную Дару разгадаешь, только осилив дорогу. Дорог к Даре две. С юга через Несайю путь долгий, утомительный и скучный, через ровную гладь каменистого плато с песками. И северный путь, через горную в дивных лесах Гирканию. В светлых лесах чистые горные реки, водопады, зверь и птицы певчие обитают. Видел я в тех восхитительных горных лесах и леопарда, и тигра, и косуль. Но как ни пойдёшь по северному пути из Гиркании или по южному через Несайю, то обязательно встретишь горы. Горы разные, как и люди. Высокие и пологие, с холм. Простые и коварные.

Выберешь короткий путь – так пройдёшь через извилистое, узкое, опасное ущелье. Нет, можно, конечно, обойти опасное ущелье, пройти через широкое ущелье, с крепостью и гарнизоном явану, но так теряешь день на лошади или даже три на верблюде. Ущелье то узкое местные прозывают смертельной петлёй парнов. Имя ущелья произносится как у нас похороны любимого человека. Земледельцам местным крайне неприятно вспоминать правление наше. Скалы коварного ущелья часто осыпаются камнепадом. Особенно зимой от влаги дождей. Камни лавин очень острые. Норовят при сходе убить или искалечить несчастливых жертв. Дорогу короткую смертельную не забрасывают. Молятся, приносят дары и чистят после камнепадов. Как кто погибает в каменных лавинах, так говорят: «Парны проклятые его забрали» или «Вновь парны дань с нас собрали».

Ещё видел в Гиркании и Парфиене примету о нас. Чуть спотыкнутся гирканцы или парфиенцы о камень, камню ругают: «Разрушить канаты», – и зло смеются. Канатами местные называют каналы для орошения полей. Канатами называют и подземные цистерны для сбора дождевой воды. Ещё помнят подданные наши приказ Аршака Великого при последнем отступлении. Канаты, как приказал вождь Аршак, они не засыпали. В канатах их жизнь. Без канатов будут смертельно голодать.

Земля Парфиены и Гиркании тучная из-за полива. Получается, земледельцы насмехаются не над камнем, им боль причинившим, но над порядками Аршака, как они говорят, были в те давние времена мы «данниками данников, а те данники были данниками над всеми стоящими царскими парнами. Парны нам говорили, что они данники всемогущих богов. Нет теперь ни данников для данников от данников, ни грабителей тех данников парнов царских, остались мы, свободные цари сирийские с законами сирийскими и боги над нами всемогущие. Хвала на то спасителям царям Сирии».

Так вот, отец, идя по краткому пути к Даре, плутаешь среди гладких скал, в полусумраке тени, солнца не видишь в ущелье. Смотришь себе под ноги, молишь богов о помощи во странствиях, слушаешь горную речку идёшь, идёшь, и вдруг скалы ущелья расступаются и появляется плодородная долина. Гора Апаортена, на которой построена Дара, совсем одинокая среди возделанных полей. Высится Дара как воин-исполин, поля сторожащий. Гора сплошь поросла кустарником с колючками. Поколение уже сменилось без ухода за священной горой. Гора с ухода парнов нарекается не иначе как местом проклятым, несчастья приносящим всяк на неё вступившему. Вернувшегося с горы Дары по возвращении очищают дымом жертвенного огня из храмов явану. Водят на Дару только за плату непомерно большую.

Удивительное открытие настигло меня у Дары. Цветом камень Дары такой же, как и камень коварного ущелья. Камень ущелья мягкий. Камень Дары твёрдый. Цвет одинаков у камней – серый. Твёрдость же очевидно разная. Аршак Великий, выбирая место, подходящее для священного города, ведь понимал отличие породы? Камень ущелья подлостью схожего цвета в качестве своего характера не обманул Аршака? Дара нам назидание?