Дмитрий Усачёв - Китай под семью печатями

На станцию Богушевская поезд пришёл ранним утром. Всё тут Яну знакомо не просто до мелочей, а буквально до мозолей на руках. Железную дорогу Витебск—Орша—Жлобин строили с тысяча восемьсот девяносто какого-то года, и поезда по ней пустили в 1902 году. Ян Реутт был среди построечников [7] На КВЖД построечниками называли тех, кто её возводил в годы с 1899-го по 1904-й. станции Богушевская и нажил мозоли на ломовых карьерных работах ещё до того, как в 1902-м ему исполнилось двадцать.

На стыке девятнадцатого и двадцатого веков вся Российская Империя являла собой гигантскую железнодорожную стройку. Чисто российской территорией царское правительство не ограничилось, зашло со своими стройками в Китай, и именно тогда же, в 1902 году, началось движение поездов и по первым участкам Китайско-Восточной железной дороги. Куда и потянуло Яна Реутт в 1909-м. Тогда ему, такому лёгкому на подъём, было двадцать семь. Теперь тридцать два. Состоявшийся мужчина. Холостой. Жених завиднее некуда.

Ян взгромоздил дорожный сак на плечо, простился с проводником, вышел на перрон единственным из пассажиров. В честь его машинист дал пару в гудок, не пожалев спящих ещё жителей Богушевска. Паровоз пыхнул дымом, тронул с места. Пуфф-пуфф, чуфф-чуфф. И принялся стучать по рельсовым стыкам совсем на «польском языке»: «tak to to, tak to to» [8] Из стихотворения «Lokomotywa» польского поэта Юлиана Тувима. , – всё быстрее и быстрее повторяя эти восклицания. Жмурясь от раннего майского солнца, Ян провожал поезд глазами. Улыбнулся. Пора.

Начало мая. Природа пробудилась. Всё цветёт и благоухает. Стрёкот над головой. Ласточки носятся совсем низко над Яном, будто выглядывают, а что это у него там, на спине, в большущей поклаже, нет ли чего-нибудь вкусненького. Рассыпаются непрестанными трелями коричневые стрижи.

Сердце радуется.

Да, шёл май 1914-го. Пока ещё май. Через полтора месяца безумный молодой серб убьёт в Сараево австро-венгерского эрцгерцога. Начнётся война Российской Империи с Австрией и Пруссией. Начнётся всеобщее безумие. Разрушатся несколько империй, в том числе наша, Российская.

А пока мир прекрасен, и прекрасна огромная Россия. Ян идёт пешком до родного местечка Застенок Монастыри, тут полчаса на своих двоих, и любуется полями вокруг. Озимые зеленеют, зябь посеяна. Многими землями, или мызами, как здесь говорят, владело семейство Реутт.

Дорога к Застенку Монастыри идёт мимо каплички Святого Маккавея, которая остаётся слева. Капличка по-здешнему – это католическая часовня, молельня или божничка. Вокруг каплички несколько больших бревенчатых домов, ведь в день Святого Маккавея сюда, к этой молельне, с 1850-х годов сходились крестьяне со всех окрестных деревень, даже из уездного городка Сенно. Да что там из уезда, приезжали люди и из Витебска, и из Могилёва. Белорусы, латыши, русские, поляки, евреи – всех тянуло в начале августа, в Медово-Маковый Спас, сюда, на берег речки Песочанки. Сначала молебен, а потом блины, окунаемые в макальники с маково-мёдовым молочком, а ещё хороводы.

Понятно, что празднество в один день не укладывалось. Людям надо как-то переночевать, где-то перекусить. И божничка обрастала постройками, где приходящие пешком и приезжающие в экипажах и верхом крестьяне располагались на пару-тройку дней и ночей, а то и на дольше. Появились заезжие дома, корчма, бакалейный магазин.

Так рядом с молельней образовалось местечко, которое люди стали называть Застенок Монастыри. «Застенок» тут не от слова «стена», а от «застить» с ударением на первый слог – то есть заслонить (это по четырёхтомному словарю Владимира Даля). Например, хуторские земли разных хозяев отделены друг от друга стiнками, то есть маленькими лесками. А монастырями называли не только монашеские обители, но и церковную землю со строениями.

Так вот, откуда-то с запада, то ли из Латвии, которая поближе, то ли из Польши, тоже недалёкой, приехала в Монастыри семья при деньгах – предприимчивые работящие люди по фамилии то ли Регут, то ли Реут или Рэгут. Да как их местные поначалу только не называли!

Постепенно привыкли к правильному произношению и написанию – Реутт. Это польские дворяне – шляхтичи. Начали осваивать окрестные земли и создали то, что на западный манер именуется фольварк, то есть имение или заимка. В урочище рядом с капличкой они в 1854 году построили пивоварню [9] Информация о Застенке и Богушевске – на сайте ru.wikipedia.org. . Сюда же стали селиться и другие богатые приезжие – Яцевичи, Ландёнок, Мойша Гиршевич Кулик, Кац, Кривошеевы.

И ещё сюда, в местечко Монастыри, приехали и здесь обжились и отстроились шляхтичи Антоневичи. Вот как раз к усадьбе Антоневичей и пойдёт Ян Реутт. Но это чуток позже. А пока…

А пока Ян Реутт с широко раскрытыми глазами замирает на перекрестии улочек, откуда предстал взору родительский дом. Старается не шевелиться, потому что в их домашнем парке (он же сад, он же огород) громко завздыхали милые ему с детства горлицы: угху-ху-ху, угху-ху-ху. Мелодично, в три слога.

В Китае горлиц не водится, а жаль, Ян по ним соскучился, ведь они так по-доброму будят деревенских жителей, и они такие красивые со своими чёрно-белыми кольцами-ожерельями на шее. Ага, вон там их видно – двух горлиц на той самой кормушке, который Ян пять лет назад собрал-склеил из веточек в углу живого плота, облепленного синичками и воробьями.

Живой плот – это зелёная ограда вокруг их имения, она из дёрена. Веточки этого дёрена, подаренные кем-то из соседей, маминка прорастила в кувшинах с водой. Они все, штук сто, дружно дали корни. И Ян, тогда ещё совсем мальчишка, посадил их ровненько по краям участка. А потом постоянно стриг садовыми ножницами. Кто сейчас стрижёт этот плот. Тата? Или зять Адам, муж Франциски? Ой, а каким огромным вымахал в самой серёдке их парка оржех! И этого грецкого ореха, и съестного каштана, и дуба Ян посадил в землю собранными в лесу плодами: ямка для ореха, другая для каштана, в третью закопал жёлудь. Все взялись, и когда Ян уезжал в Маньчжурию, то мог дотянуться до их вершинок рукою. А теперь? Теперь все три дерева выше дома. А под ними чистый от плевел и прокошенный литовкой травник.

Вовсю цветёт и благоухает вислая герань на воротах – белая, розовая, красная, синяя. Калиток и дверей тут никто никогда не запирает. И Ян уже во дворе, он подходит к крыльцу. Видит прилипшую к кухонному окошку сестричку Франциску с выпученными от изумления и восторга глазами, и она тут же вылетает на порог, вешается брату на шею, с которой он едва успевает сбросить трёхпудовый саквояж. Франциска заталкивает Яна в дом, что-то кричит пастуху, выгоняющему в этот ранний час скотину с соседского двора, тот понимающе кивает и уносится. И пока Ян уясняет, что тата с маминкой и с сестриным мужем Адамом часом раньше уехали на дальнее поле, и что их уже не догнать, как в дом ураганом врывается сёстра Тоня, она постарше Яна.