Валентина Мясникова - За семью печатями. Сборник стихотворений. Книга третья

Белый конь вёз повозку в ночи,
Возчик странен – ужасно костляв.
В колесе ось устало шкварчит…
То не призрак совсем, это явь.
Этот возчик-то вхож в каждый дом,
На чело ставит серу печать.
Под мольбу и болезненный стон
Душу с телом привык разлучать.

Заоконный мистический свет…
Полз по коже мурашками страх.
Вновь наведалась в дом этот смерть,
Поднялась на четвёртый этаж.
Слышит он, как скребёт в его дверь,
Её шёпот: «Со мной не шути,
Ты помечен судьбой и теперь
Должен вместе со мною уйти».

«Не губи меня, смерть, погоди»,
– Просят губы, искусаны в кровь,
– «Много дел у меня впереди…
Тебе мало сирот, бедных вдов?»
Говорит ему смерть, сделав шаг:
«А ты был ли хорошим отцом?
Аль не бил ты жену просто так?
Не лежал пьяный с ней мертвецом?

А где дети твои? Вспоминай…
Старший сын прошлый год утонул,
И на младшем твоя есть вина,
В пьяном виде зачал, почему?
А жену ты, состарив, прогнал…»
Возчик пальцы при счёте загнул.
Он увидел так близко оскал,
Смерть в глаза заглянула ему.

Он вдруг видит себя с высоты,
На груди руки смирно лежат,
У него стали строги черты…
На клюке смерти чёрна душа…
Говорит смерть с улыбкой ему:
«Задержался на свете итак».
Бросив душу брезгливо в сумму,
На глазницы лёг медный пятак.

Белый конь вёз повозку в ночи…
Возчик странен – ужасно костляв.
В колесе ось устало шкварчит,
То не призрак совсем, это явь.
Этот возчик-то вхож в каждый дом,
Проникает в него без ключа,
И его ледяная ладонь
На чело ставит серу печать.

В полночь назойливо лезет мелодия жуткая,
Звук несравнимый ни с чем, разве только что с космосом.
Он взял нотоносец для нот, записал эту музыку,
Мотив наиграв, разорвал в мелочь нотные полосы.
«Всё это не то-о!», – восклицает простуженным голосом,
Клянёт на чём свет стоит чёртовы те наважденья.
Увидев, как тень от стены отслоилась, став полозом,
Подумал, что сходит с ума, погрузился в смятенье.

В раздумье он замер на миг, взгляд блуждает по комнате.
Впервой это с ним, во всём виновата бессонница…
Желудком почувствовав, что он сейчас очень голоден,
Сварил себе кофе, слушая, как поёт звонница.
Расслабившись, он этим утром заснул крепче крепкого,
Небо дохнуло грозой, окна чиркала молния.
Он был далеко… за пределом от мира суетного…
Вновь его мозг «жерновами жевала» симфония.

Была в ней трагичность и страх, неизбежность фатальная…
Аж волосы дыбом встают, и он просыпается.
Опять пишет ноты – навязчивость как аномалия…
Мелодия чуть проблеснёт и тут же теряется.
«Уеду в деревню, – подумалось тут композитору,
– Сейчас возьму отпуск денёчка на три и в дорогу.
И там, на природе, где полюшко хлебное вызрело,
Пусть шалые ветры развеют на сердце тревогу».

Встречает разъезд музыканта под крики вороньи.
Пустовал здесь родительский дом почитай восемь лет.
У покатых обочин дороги медовый рос донник,
Вслед за ним шёл попутчик, на вид очень странно одет.
Так он шёл с километр или больше к родной деревушке,
Был уже возле дома, как вдруг разразилась гроза.
С крыши дома его «скуковала» тоскливо кукушка,
Он вдруг сердцем почувствовал – нужно вернуться назад.

Не успел так подумать, как слышит: «А я к тебе в гости…»
Музыкант, обернувшись, скрестил с тем попутчиком взгляд.
В тех смутных глазах нет ни горя, ни искорки радости,
Но они могут волю людскую себе подчинять.
В это самое время начался такой сильный ливень,
Композитор, взбежав на крыльцо, в избу дверь отомкнул.
Вслед за ним незнакомец, его он прогнать был не в силе,
Так как он, в дом зайдя, словно в пропасть сквозь стену шагнул.

«Что за штучки „етиеху мать“», – прошептал суеверно,
Подивился тому, что царила кругом чистота.
В том, что здесь не один, на душе как-то сделалось скверно,
И попутчик за ним ходит тенью… – видать неспроста.
Деревенька жила своей жизнью, избушки убоги.
Раньше были шелковы луга, а теперь вон полынь.
Ему вспомнилось детство, он видит себя босоногим,
Как с отцом на рыбалку с ночёвкой на речку ходил.

День клонился к закату, поужинав скромно с дороги,
В бане печь затопил, смыл с себя придорожную пыль.
Из редеющих туч выплывает уж месяц двурогий,
Тишину всполошив, пёс соседский протяжно завыл.
Краем глаза заметил он тень, кто-то был за спиною,
Цепенея от страха, он всё ж оглянулся назад.
Толь попутчик был в образе дьявола, иль паранойя…?
В любом случае нужно отсюда ему уезжать.

Но попутчик сказал: «Я всегда был ночным твоим гостем,
Только я тебя видел с похмелья в простом неглиже.
Ты талантлив, безумно прославишь себя до… и после…
Я же буду твоим неизменным в пути протеже».
В эту ночь написал композитор симфонию ада,
Стынет кровь от неё, у попутчика полный фурор.
Прожигало насквозь музыканта от жёсткого взгляда,
Быть слугою отныне ему, закреплён договор.

Ночь окутала туманом почерневшие луга,
Пахло сыростью и гнилью, в никуда прут облака.
Тополь, словно муравейник от нашествия ворон,
Здесь, в заброшенном поместье, глух забор со всех сторон.
Мимо змейкою дорога под уклон в лесной массив,
Где опасность и тревога заберут немало сил.
Бродит по свету легенда – здесь владенья сатаны,
Собираются на шабаш ведуны да колдуны.

Муж с женой идут по тропке, где растёт топтун-трава,
Подошли к воротам робко, вдруг заухала сова.
В полнолунье силуэты стали чётки, как живы,
Им с чего-то стало знобко, хоть не ведали молвы.
Старый дом, мансард под крышей, три ступеньки на крыльцо.
К ним на стук никто не вышел, в двери крюк, а в нём кольцо.
Ставни хлопают лениво, оторвавшись от стены,
Окна в лицевом фасаде отражают лик луны.

А куда же им деваться, ни одной души вокруг,
Нерешительно у двери повернул муж влево крюк.
Громко щёлкнула щеколда, окунулись в темноту,
Ничего не видно толком, прокричали в пустоту.
Помещение свободно, Бог исполнил их мечты,
Надоело им скитаться, дом спасёт от нищеты,
Заживут они как люди, здесь посадят огород.
Но случился с ними казус, вышло всё наоборот.