Сергей Галикин - Красное каление. Том третий. Час Волкодава

-Мы, Басан, как красные сознательные бойцы, имеем право и… будем с тобой судить эту… мразь. Здесь и сейчас! Прямо на месте… последнево ево преступления!

-А она? – Басан покосился на штабс-капитана.

-Да ты не боись. Это… наш человек. В банде был, заслатый он нами, -и, пристально глядя в лицо Распекаева, твердо продолжил, -он же и приведет наш приговор в исполнение!

Штабс-капитан ехидно ухмыльнулся:

-А не боишься, что я… в тебя и пальну, начальник? Все же ты пока мне враг, да и… голову мне едва не проломил?

-А я тебе оружие пока не дам, Распекаев. Оружие, брат, равно как и наше революционное доверие, ево еще заслужить надо! – и, повернувшись к Басану, коротко сказал:

– Дай-ка нам хорошую веревку, Басан. Очень тебя прошу.

Тот сощурил узкие щелки глаз, цыкнул сквозь зубы, но ничего не ответил, молча нырнул в тепляк.

Низкое декабрьское солнышко скупо освещало степь, едва подернутую слабым налетом чуть подтаявшего в полдень снега, косые тени далеко ложились от редких кустарников, зацепившихся корнями по желтовато-серым склонам оврага.

Они поднялись по его грязному ложу на самый верх бугра, а там, наверху, где старый овраг перешел в широкую пологую канаву, невесть каким бураном занесенная, бог весть какой птахой оброненная, упала много-много лет назад малая семечка ягоды шелковицы, не склевала ее птица, не иссушило беспощадное солнце степи, не погубил колючий степной мороз. Всегда мокрое ложе канавы из-за текущего где-то тут неглубоко подземного ручья, дало семечке влагу, а солнце в нужный час согрело ее благодатным теплом – и вдруг проклюнулся, вздрогнул, бодро вскинулся над степью малый остроносый росток. Слабое начало любой большой жизни.

И теперь, на радость Басановым внукам, а когда-то и его детям, а еще раньше и самому Басану – мирно раскинулась над степью громадная густая шелковица, дающая каждый год, в самом начале лета, великое обилие сочных сладких ягод. В ее прохладной тени часто останавливались усталые путники, пересекающие широкую степь. В безжалостный летний зной Басан всегда останавливал отару неподалеку, пониже, и пока она, сбившись в тесную шайку, перемогала полуденное марево, сам отлеживался в благодатной тени могучего дерева.

Когда неделей раньше банда повесила на шелковице молодого милиционера, Басан, похоронив его в балке, пониже, угрюмо сидя вечером перед очагом и медленно потягивая из чашки мутный травяной чай, долго молчал, а потом не своим, севшим голосом сказал домашним:

-Теперь сам шайтан вселился в это дерево. Не будет мира, не будет, однако, счастья. Будет кровь и горе. Беда будет. Надо звать старого аршинского бакши, пускай отгонит злых духов…

Романцов, когда вдруг догадался, куда его ведут, внезапно упал на колени и покатился по земле, а потом вскочил и бросился бежать по дну оврага. Басан, догнав его, сильным ударом сбил с ног, придавил к земле, ухватил за ухо, и, поворачивая лицом к себе, прошипел едко:

-Убежать… хотела? Думала – шибко… стрелять будем?! Висеть будешь, как собака! Ты на кой… милиционера повесила? Висеть теперь сама… будешь!

Басан противился, чтобы Романцова вешать на шелковице:

-И так в ней… шайтан поселился! Однако, бакши теперь звать буду!.. А банда придет? Вешай вон, на терновнике…

-Не боись, Басан. Мы тебя в тепляк запрем. Банде скажешь, только ускакали, мол. По балке, в сторону Сальского округа, скажешь, ускакали. Так скажешь, чтобы они тут же сорвались в погоню!

-Палить тепляк будет…, -задумчиво произнес Басан, -не, нельзя… А я своих и так уведу в степь, в буруны уведу, там банда не найдет. Степь калмыка не выдаст! Вернется – найдет Басана, убьет Басана…

-Не вернется банда, Басан. За мной если поскачет, то назад уже никогда… не вернется! – уверенно сказал Остапенко.

-Тебя догонит… Шкура сдерет!!

-Не догонит, Басан. Может и добрые у них кони… Так наши отдых поимели, а они нет. Да и… Я одвуконь пойду, -кивнул он на легко гарцующую романцовскую кобылку, -неужто ж у атамана, да лошадка подведеть?

Распекаев с суровым непроницаемым лицом и мутными глазами накинул петлю на шею своего бывшего атамана и слегка затянул узел. Тот с искаженным лицом бешено вращал глазами, мотал головой, рвал из узла запястья рук и силился что-то сказать.

-Вынь тряпку, штабс-капитан! Последнее слово, оно самое верное…

Романцов, стоя на двух седлах, с распухшим, пылающим лицом, все никак не мог отдышаться. Григорий сидел на сухом холмике старой сурчиной норы и задумчиво смотрел в степь. Распекаев прохаживался поодаль, нервно грызя травинку и тревожно поглядывая в белую степь.

-Што скажешь, урядник, говори, нам некогда…

-Боишься, что мои… меня отобьют?! Боишься, комиссарик проклятый? –севшим голосом закричал Романцов, – А-а-а!! Обосрался, гнида большевицкая?! Да… Я вас бил и бить буду!! За… пропащую молодость мою! За судьбу мою загубленную! За землю отцов наших!.. Вешать буду! Казнить буду!! И я… Я…

-Я тебе, дураку, -поднялся Григорий, долгим взглядом глядя мимо него, в серое холодное небо, -слово последнее дал, што б ты… матери своей весточку какую послал… Может, невеста где осталась… Што б не ждала более. А ты… ругаться…

-Я казак! И дед казак был, и прадед!! И не ты, скотина безродная, быдло колхозное…

Он неожиданно умолк. Его взгляд отупел, глаза поблекли и расширились, рот подернула судорога. Он вдруг увидел вдалеке, внизу, на стойбище, на закоптелом пороге калмыцкой кибитки невысокую фигурку старой калмычки в черном… Той самой, что отмерила ему, всесильному, молодому, веселому атаману всего-то девять дней жизни. Робкий степной ветерок слабо развевал ее одежды, она неподвижно смотрела не сюда, а куда-то вдаль и вверх, и ее скуластое морщинистое лицо было багрово и страшно в лучах быстро затухающего скупого декабрьского солнца.

Тонкий истошный крик атамана сорвался из глотки, метнулся по степи и захлебнулся на выдохе.

Веревка, привязанная за луку верхнего седла, натянулась и седло неуклюже отскочило в сторону. Ветка шелковицы вздрогнула и прогнулась под весом тела. Романцов мешковато повис, беспомощно суча босыми ногами.

Послеполуденное декабрьское солнце, чуть растопив снег на буграх, очернив старые сурчиные норы, медленно катилось по серому сумрачному небу. Высоко кружили мелкие степные стервятники.

-На! – равнодушно сказал Григорий и протянул револьвер Распекаеву, -дальше… я сам.

Тот взял оружие, задумчиво повертел в руке:

-А… барабан зачем набитый? Я один просил?

-Через буруны уходи на Каспий… А там и Персия не за горами. Ваши туда валят толпами. Тут ты уже не приживешься. Иди!

И, обернувшись, крикнул вдогонку быстро удаляющемуся штабс-капитану:

– За помощь – спасибо, Распекаев!!