Татьяна Скворцова - Восход стоит мессы

– Не это?! А что?

– Понимаете, мой принц… – негромко заговорил шут. – Мы не знаем их планов, но и они тоже не знают наших. Мы боимся их, а они нас. Поэтому все мы сидим на бочке с порохом. Любая драка, любая уличная ссора может стать искрой. И никто не в силах даже предположить, к чему приведет этот взрыв. Если бы мы имели две армии в поле, то могли бы отсидеться каждый за своими укреплениями. Но у нас нет укреплений, за которыми мы могли бы спрятаться! Даже здесь, в Лувре, мы не чувствуем себя в безопасности. Если им взбредет в голову напасть среди ночи, нас просто перережут, как курей, – заключил он.

Д’Англере не знал, что именно об этом говорила сейчас Екатерина Медичи своим верным маршалам.

– И что же делать?

– Не знаю… Но одно могу сказать точно. Победит тот, кто ударит первым.

Герцог Анжуйский молчал, глядя на своего приятеля-шута.

– Что ты хочешь сказать? – его голос неожиданно охрип. – Что ты хочешь этим сказать? – повторил он. – А если ты ошибаешься? Если они не хотят дурного? Разве такого не может быть?

– Может. В том-то и дело, что может… Я не знаю.

Наутро появились первые результаты расследования покушения на Колиньи. Дело вел мэтр Дижон, старший следователь двора, потому работа шла на удивление споро. Преступником был объявлен некий Жан де Лувье де Моревер, наемник на службе герцогов Лотарингских, известный еще по истории с убийством господина де Муи, близкого друга адмирала. Все ниточки вели к Гизам. Аркебуза гвардии герцога Анжуйского объяснялась то ли случайностью, то ли заговором против принца.

Беда заключалась, однако, в том, что гугеноты не верили в случайности. Их отряды, игнорируя указы короля и требования Колиньи, окружили особняки Гизов и д’Омалей. Их возмущенные голоса и бряцанье ножнами были слышны даже в саду Тюильри, где королева Екатерина проводила срочное совещание со своими советниками.

В целях предотвращения беспорядков вся городская стража была поднята на ноги, ее отряды несли дежурство возле городской ратуши и в других ключевых точках столицы. Между Лувром и отелем де Бетизи постоянно сновали гонцы: Карл IX и адмирал Колиньи стремились во что бы то ни стало затушить тлеющий пожар. Впрочем, толку от их усилий не было никакого. Обстановка накалилась до предела, что еще более усугублялось болезненным состоянием адмирала.

Если вчера вечером Екатерина Медичи слабо надеялась на успех мирных инициатив своего сына Карла, то сегодня ей стало понятно, что ни король, ни даже его «дорогой отец» Колиньи не могут удержать город в узде. Ей же самой на это нечего было и рассчитывать: ее, как и герцога Анжуйского, ее любимого маленького Анри, гугеноты подозревали в причастности к покушению. Д’Анжу был бледен и явно напуган; он не смел и носу показать за пределы Лувра, ибо толпы вооруженных озлобленных гугенотов могут напугать даже очень храброго человека. И лишь Генрих Наваррский оставался весел и любезен. Будто слабоумный. Впрочем, королева была признательна ему за это.

Правда, и он не отпускал от себя свиту из дюжины верных людей: Жан де Лаварден, виконт де Комменж, Гаро, Сегюр, д’Арманьяк, Миоссенн и другие дворяне не отходили от него ни на шаг. Многие заметили, что раньше он вел себя проще.

– Если бы я родился королем большого королевства и был так же высок и статен, как его величество, меня бы почитали и без свиты, – шутил он, – но поскольку я всего лишь король Наварры да к тому же не вышел ростом, приходится носить каблуки и окружать себя придворными.

Впрочем, шутки теперь не очень помогали разрядить обстановку.

Генрих ужасно устал от скрытого напряжения последних дней. Встречаясь взглядом с сестрой, он видел, страх в ее глазах, и страх этот усиливал его собственную тревогу. Генрих думал, что надо бы как-то подбодрить ее, но не знал чем. Она ждала от него уверенности, однако с каждым часом он и сам все больше сомневался в своем решении. Лишь упорство Колиньи еще заставляло его придерживаться избранного пути.

– Мне страшно… – тихо сказала Катрин, когда они наконец остались одни.

Генрих молчал. Ярко горел огонь в камине; они стояли вдвоем в круге света, отделявшего их от окружающего мрака и от всего мира.

– Давай уедем, – попросила она, прижавшись к нему и положив голову ему на плечо, – вернемся домой, в Беарн. Там сейчас спеют дыни и виноград, а таких персиков, какие там растут вдоль дорог, здесь не подают даже на королевских пирах. Ну что тебе стоит, Генрих! Увезем с собой твою жену. Что нам делать в этом городе? В этом каменном мешке?!

От знал, что от него пахнет вином и чужими духами, но она все равно жалась к нему в поисках защиты. После смерти матери у них на всем белом свете не осталось никого, кроме друг друга. Генрих нежно погладил ее по волосам.

– Конечно, мы скоро уедем, Кати. Когда мы вернемся домой, будет еще тепло, и ты успеешь поесть персиков.

– Обещай мне! – потребовала она.

– Обещаю, – ответил Генрих.

Посовещавшись со своим верным камердинером д’Арманьяком, Генрих решил все же не оставлять Катрин в Лувре, а отправить ее в парижский особняк, находившийся под надежной охраной солдат господина де Телиньи. Самому же ему предстояло провести эту ночь во дворце. Сорок дворян-гугенотов должны были дежурить в его покоях. Сохранять невозмутимость становилось все труднее.

Генрих вертелся в своей роскошной постели, изнемогая от жары и тревоги. Полог кровати был опущен, создавая видимость уединения, но в гостиной за дверью дежурило сорок человек охраны. Рядом, свернувшись калачиком, лежала его молодая жена.

Генрих с нежностью посмотрел на нее. Вчера он отказал в поддержке Ларошфуко и Конде по множеству причин. Но главной из них была та, в которой он не хотел признаться даже сам себе. Он просто не мог смириться с мыслью, что эта женщина, его юная супруга, вновь окажется в стане его врагов. Тогда решение, предложенное адмиралом Колиньи, казалось ему очень удачным. Теперь он так не считал.

Сейчас, спустя всего сутки, стало очевидно, что Колиньи не очень-то справился с ролью миротворца. Это было понятно по необычному поведению дворцовой охраны, по гулу голосов в коридоре, несмотря на поздний час. По множеству странных мелочей, на которые все труднее было не обращать внимания. А Колиньи продолжал сидеть в отеле де Бетизи, кропая бессмысленные письма королю. А он, Генрих Наваррский, ничего не предпринимал, переложив всю ответственность на раненого адмирала. Хуже того, он лег спать!